— Было так… — начал он. — Если бы я знал, но тогда я не знал… конечно, я знаю, я сам виноват.
— О, бога ради! — нетерпеливо сказал Бен. — Заткнись! Я не хочу ничего про это слышать. Я ведь не твой чертов ангел-хранитель.
Это было утешительно. Так много людей, стоит нам пасть, становятся нашими ангелами-хранителями.
Они поднялись по лестнице в темный широкий коридор «Дома терапевтов и хирургов», где стояли резкие и тревожные медицинские запахи. Приемная Макгайра была пуста. Бен постучал в дверь кабинета. Макгайр открыл ее и вытащил изо рта прилипшую к губе мокрую сигарету, чтобы поздороваться с ними.
— Здравствуй, Бен! Здорово, сынок! — рявкнул он, увидев Юджина. — Когда ты вернулся?
— Он думает, что умирает от скоротечной чахотки, Макгайр, — сказал Бен, мотнув головой. — Может быть, вы сумеете продлить его жизнь.
— В чем дело, сынок? — спросил Макгайр.
Юджин сухо глотнул, отвернув свинцово-синее лицо.
— Если вы не возражаете, — прохрипел он, — я бы… наедине. — Он в отчаянии повернулся к брату. — Подожди здесь. Я не хочу, чтобы ты входил.
— Я и не хочу идти с тобой, — сказал Бен ворчливо. — У меня хватает своих неприятностей.
Юджин вошел в кабинет следом за грузной фигурой Макгайра. Макгайр закрыл дверь и тяжело опустился в кресло у захламленного стола.
— Садись, сынок, — велел он, — и рассказывай.
Он зажег сигарету, ловко приклеил ее к отвисающей мокрой губе и внимательно поглядел на мальчика, на его искаженное лицо.
— Не торопись, сынок, — сказал он ласково, — возьми себя в руки. Что бы это ни было, можешь не сомневаться, что это и наполовину не так страшно, как ты думаешь.
— Это произошло так, — тихим голосом начал Юджин. — Я совершил ошибку. Я знаю это и готов принять все последствия. Я не ищу себе оправдания. — Его голос стал пронзительным, он приподнялся на стуле и начал свирепо бить кулаком по заваленному бумагами столу. — Я никого не виню. Понимаете?
Макгайр медленно повернул опухшее недоуменное лицо к своему пациенту. Мокрая сигарета смешно свисала из его полуоткрытого рта.
— Это должно быть мне понятно? — спросил он. — Послушай, Джин, о чем ты, черт подери, говоришь? Я ведь не Шерлок Холмс. Я твой врач. Выкладывай все начистоту.
Мальчик ответил с горько подергивающимся лицом.
— То, что сделал я, — сказал он трагически, — делают тысячи. О, может быть, они и притворяются, будто это не так. Но это так. Вы врач — вы это знаете. И люди, занимающие в обществе высокое положение. Я — один из тех, кому не повезло. Я попался. Чем я хуже других? Почему… — продолжал он риторически.
— По-моему, я понял, к чему ты клонишь, — сухо сказал Макгайр. — Давай посмотрим, сынок.
Юджин лихорадочно повиновался, все еще декламируя:
— Почему я должен носить стигму позора, а другие отделываются ничем? Лицемеры — толпа проклятых, грязных, хнычущих лицемеров, вот они кто! Двойная мораль! Ха! Где тут справедливость, где честность? Почему винят меня, когда люди из высшего общества…
Макгайр кончил свой критический осмотр и, подняв большую голову, комически рявкнул:
— Да кто тебя винит? Не думаешь же ты, что ты первый такой выискался? К тому же у тебя ничего и нет.
— Вы… вы можете вылечить меня? — спросил Юджин.
— Нет. Ты неизлечим, сынок! — сказал Макгайр. Он нацарапал на бланке какие-то иероглифы. — Отдашь это аптекарю, — сказал он. — А в будущем будь осторожнее в выборе друзей. Люди из высшего общества? — Он усмехнулся. — Так вот где ты вращался?
Страшное бремя крови и слез спало с сердца мальчика, он испытывал головокружительное облегчение, счастливое безумие, говорил, сам не зная что.
Он открыл дверь и вышел в приемную. Бен нервно вскочил со стула.
— Ну, — сказал он, — сколько ему еще осталось жить? — Потом серьезно и тихо он добавил: — Он ведь здоров?
— Да, — сказал Макгайр. — По-моему, он немного свихнутый. Но ведь вы все такие.
Когда они вышли на улицу, Бен спросил:
— Ты что-нибудь ел?
— Нет, — сказал Юджин.
— Когда ты ел в последний раз?
— Вчера, кажется, — сказал Юджин. — Не помню точно.
— Проклятый идиот! — пробормотал Бен. — Пошли есть.
Это предложение понравилось Юджину. Мир ласково купался в молочном зимнем свете. Приехавшие на зимние каникулы студенты ненадолго пробудили город из зимнего оцепенения — теплые быстрые течения жизни бурлили на тротуарах. Он шел рядом с Беном широкими, подпрыгивающими шагами, не в силах совладать с поднимавшейся опарою в его душе. В конце концов на улице, полной деловой суматохи, он не выдержал и, высоко подпрыгнув, испустил ликующий клич:
— Скви-и-и!
— Идиот! — резко сказал Бен. — Ты с ума сошел?
Он яростно нахмурился, потом с узкой улыбкой обернулся к хохочущему прохожему.
— Держи его, Бен! — завопил Джим Поллок, ядовитый маленький человечек с восковой улыбкой под черными усами, старший наборщик и социалист.
— Если отрубить его дурацкие ноги, он взовьется вверх, как воздушный шар, — сказал Бен.
Они вошли в большую новую закусочную и сели за столик.
— Что возьмете? — спросил официант.
— Чашку кофе и кусок мясного пирога, — сказал Бен.
— Мне то же самое, — сказал Юджин.
— Ешь! — яростно сказал Бен. — Ешь!
Юджин задумчиво изучал меню.
— Принесите мне телячьи котлеты в томатном соусе, — сказал он, — с гарниром из тушеной картошки, потом морковь с горошком в сметане и тарелку горячих бисквитов. И еще чашку кофе.
Юджин воспрянул духом. Воспрянул безудержно и без оглядки, со стихийной буйностью. В оставшиеся дни каникул он беззаботно смешивался с оживленной толпой, смело, но без наглости оглядывал молодых женщин и девушек. Они внезапно украсили зловещую унылую зиму, как дивные цветы. Он был полон радости жизни и одинок. Страх — это дракон, обитающий в армиях и в толпе. Он редко навещает тех, кто одинок. Юджин был выпущен на свободу — за последнюю ограду отчаяния.
Свободный и одинокий, он с отчуждением провидца смотрел на окружающий мир обладаемых и обладающих. Жизнь предлагала себя его ищущим пальцам, как странный и горький плод. Пусть огромный клан, сгрудившийся в блокгаузе во имя тепла и безопасности, когда-нибудь затравит его и убьет; он думал, что так оно и будет.
Но теперь он не боялся, он был доволен — лишь бы борьба оказалась плодотворной. Он вглядывался в толпы, отмеченные для него знаком опасности, и выискивал в них то, чего он мог бы пожелать и взять.
Он возвращался в университет неуязвимым для насмешек, — в горячем зеленом пульмане они надвинулись на него стеной ядовитых шуточек, но сразу же отступили в растерянности, едва он яростно ответил им тем же.
