Наташа пожала плечами.
— Новый смысл… Новый смысл… Это общие слова, Михаил. Я не виновата, что не понимаю тебя. Общие слова никаких дел не дают.
— Ну, а не общих слов у меня еще никаких для тебя нет. Не понимаешь — верь просто. Не понимаешь — оттого я и прошу тебя скорее уехать. А я — буду ждать.
— Прости, Михаил. Договори о себе. Скажи только, ты сам-то для себя знаешь, что надо делать?
— Знаю. И хочу делать, — но не могу… с ними. Люди — старые, Наташа, те же, точно ничего не пережили, точно не открывали глаз.
— И я старая? — сказала Наташа, усмехнувшись.
— Да… И ты… Пойми: нас разбросало в стороны; одни ужаснулись, не хотят больше ничего, ушли; другие остались, но они почти и не почувствовали толчка, упрямо и тупо стоят в том же болоте. Ты — одна из ушедших. Оставшиеся хотят делать, но они с головой старые, в старом, — значит, ив старых возможностях. И ведь будет, будет опять то же!
Поезд длинно, жалобно свистнул вдали. Яков и Хеся далеко ушли вперед, едва виднелись.
— А я все-таки с ними, — продолжал Михаил. — Я пленник, правду сказал Двоекуров. Только пленник не дела своего, не веры своей, — а пленник этих людей, в которых я не верю, которые хотят делать то же, что я, но без моего внутреннего знания. Может быть, они меня погубят и себя погубят, бесцельно. Но уйти сейчас нельзя. И я жду.
Наташа остановилась.
— Михаил, уезжай! Это тебе надо уехать! Ты говоришь о внутреннем, но ведь есть и внешнее. Да, это старое, все может повториться. Да, и я им не верю… И вот вглядись, Яков…
— Молчи, — строго сказал Михаил. — Никуда я сейчас не уеду. И не называй никого. Я увлекся в догадки и чувства. Не хочу я верить в бессмысленную гибель. Не бойся, я жду, я не брошусь вперед слепо, но и не пойду назад. Сейчас — пленник, но пусть, иначе нельзя, надо жить до конца.
Наташа прибавила шагу. В перелеске было совсем сыро и скользко. За кустами уже краснела крыша маленькой станции.
— Михаил…
— Что, милая?
— Чего же ты ждешь? Новых людей?
— Нет, нет! Вот это настоящие «общие слова». Не надо новых людей… Как «новых» дел нельзя ждать, пренебрегая старыми, так и новых людей. Надо, чтобы в старых, в прежних что-то переломилось, перестроилось… Вот что надо. А новых людей ждать — это, во-первых, на себе крест поставить и руки сложить…
Наташа недоверчиво улыбнулась.
— И ты ждешь, что вот эти, вот Хеся, Яков, Юс и остальные — что они переменятся? Как, почему? Ты сам не знаешь, чего ты хочешь.
— Я жду, чтобы видеть яснее. Больше ничего. Если не они, так есть другие, должны быть другие! Свободно растущие, открытые к движению жизни. Но на ком поставить крест? Как осмелиться? Для этого надо лучше видеть, больше знать. Я и жду, смотрю. В себя и в них.
Наташа задумалась.
— А о «новых людях», совсем новых — ты прав. Их ждать страшно. Кто знает, какие они, новые-то? А если вроде Юрия Двоекурова?
— Двоекуров? Да, он совсем новый. Или уж совсем старый. Человек ли?
— А кто же?
— Существо… Организм… Особь…
— Рода человеческого? Михаил, а мне иногда кажется, что мы все, такие, как мы были и есть, — выродки, случайности, что мы дикие еще, а вот Юрий — это нормальная особь человеческая, и будущее для таких, как он…
— Брось, пожалуйста, — перебил ее брат, смеясь. — Мы пришли, сейчас поезд. Простимся лучше, некогда болтать.
Яков и Хеся дожидались их у последнего поворота, на тропинке.
— Вот мой поезд, — сказал Яков. — Прощайте. Бывайте здоровеньки.
Справа, за кустами, беззвучно подкатывался толстый, черный, большетрубный поезд.
— Вы разве в эту сторону? — спросила Наташа.
— Да, уж лучше в эту.
И Яков, придерживая пальто, надетое внакидку, вбежал по деревянной лесенке на платформу и скрылся за будкой.
Поезд, вздохнув, остановился и через полминуты, опять шумно вздохнув, пополз дальше.
— Я пройду с вами, — сказала Наташа, — сейчас будет другой.
На мокрой деревянной платформе было пустынно. Грязный мужик возился у забора, около тачки. Собака, желтая, худая, бродила между рельсами. Солнце хотело и не могло закатиться. Старалось изо всех сил — и все-таки светило. Пронзительно, точно кузнечики, пели вечерние жаворонки. Под насыпью из канавы уже белый вечерний пар подымался. Больная сырость. А солнце все так же золотило мокрые березы.
Они трое ходили по платформе, не зная, что делать, что говорить.
Хеся, между ними двумя, казалась особенно маленькой и беспомощной. Михаил ласково смотрел на нее, но Наташа с ужасом чувствовала, что начинает ее ненавидеть. Зачем — она? Что она путается под ногами? Каких таких перемен ждет от нее Михаил? Напрасно. Наташе хочется еще многое Михаилу сказать, а при ней нельзя. И, однако, он едет с Хесей, а Наташа остается. Да, он пленник. Вот кто держит его, вот такие Хеси, которых нельзя покинуть… и с которыми все равно он не пойдет вперед.
— Вы уедете, Наташа? — спросила вдруг Хеся. Наташа взглянула на нее жестко.
— Не знаю. Должно быть, уеду. Мне хочется уехать.
Опять они ходят молча. Слушают жаворонков, трещащих как кузнечики, глядят на мокрое солнце, которое не хочет закатываться, и ждут поезда, который увезет Михаила и Хесю.
Наташа хочет спросить у Михаила, когда они увидятся, увидятся ли еще, — и молчит.
Глава девятнадцатая
ПРИГОВОР
Юруля превесело провел несколько дней. Никто ему не надоедал, он дурачился с Лизочкой, два раза, и опять очень удачно, виделся с Машкой, преображаясь в приказчика цветочного магазина. Машка его еще забавляла; и даже трогала своей первобытной беззаботностью и малыми претензиями. Ей, кажется, и в голову не приходило спросить франтоватого приказчика, женится ли он на ней. Эта радость сегодняшнему дню и нравилась Юрию.
«Не понимает ведь ничего, — а как верна настоящему человеческому инстинкту! — думал он весело. — Лизочка уже подмочена, да ничего, и она славная!»
Хесю у Лизочки Юрий не заставал, спросить о ней забыл, а так как Лизочка не заговаривала, то он и решил, что портниха, слава Богу, исчезла с горизонта. Ну их совсем! И Кнорра не видно. Должно быть, пристроила его Хеся опять… Тем лучше. Юрий очень рад, что увез его тогда от слюнявой пули прочь. Чем бы дитя ни тешилось!..
Одно только неприятно вспоминалось Юрию: Саша Левкович. Без глупых хлопот не обойтись. Уж очень Мурочка ненадежна, уж очень Саша угрюм. Чем-нибудь разразится. Припугнуть бы Мурочку? Да лень сейчас к ним ехать. Там посмотрим.
Получив кипу повесток в закрытом пакете, Юрий вспомнил, что это из общества «Последних вопросов», где завтра будет заседание. Он хоть и не дал Морсову обещания быть, но самому захотелось пойти, любопытно вдруг сделалось: что они там?
