— Мне надо тебя на несколько слов…
— Сейчас, Кнорр. Ты спешишь?
— Нет.
— Ну так присядь к нам. Я вместе с тобой выйду. Мне тоже скоро надо.
Кнорр знал почти всех, а у Морсова даже бывал, потому что раз написал целую поэму. Он сел, залпом выпил бокал шампанского. Слегка опьянел, лицо сделалось еще бледнее и еще трагичнее.
Лизочка глядела на него со страхом и отвращением. Грубоватая Жюлька захохотала и не высунула ему язык только потому, что Юруля был с ним ласков. Потом опять обернулась к Рыжикову, с которым они давно оживленно переговаривались короткими и выразительными словечками.
— Я с удивлением только что узнал, что Юрий Николаевич изменил философии ради химии, — завел опять Морсов, обращаясь уже к студенту Кнорру. — Я говорю, что самое разнообразие запросов духа в наше время…
Кнорр грубо прервал его:
— В Эльдорадо за раками о запросах духа еще начнем разговаривать…
Нежданно уязвленный Морсов не успел ответить, вмешался Юруля.
— Везде можно разговаривать, о чем угодно, Кнорр, не в том дело. Георгий Михайлович не дослушал меня. Я, действительно, химией занимаюсь, но вовсе не потому, что особенно увлечен ею.
— А почему же? — с любопытством спросил Морсов.
Юруля объяснил просто:
— Да видите ли, я давно рассчитал, что к зрелым годам у меня явится желание некоторой, хотя бы просто почтенной, известности, некоторого уважения… А об этом надо заранее позаботиться. Выдающихся способностей у меня нет, на гениальные выдумки я рассчитывать не могу. Химия, как я убедился, скорее всего другого позволит мне приспособиться, сделать какое-нибудь даже открытие небольшое… В меру моего будущего сорокалетнего честолюбия… За многим я не гонюсь, я человек средний…
Раевский вслушался и повернул к Юрию грузное тело.
— А-а! Biaise Pascal! Да, да, вспоминаю: «Qu'une vie est heureuse grand elle commence par l'amour et qu'elle finit par l'ambition!»
[4]
— Вот именно! — улыбнулся Юрий.
В Морсова это объяснение, несмотря на всю его простоту, как-то совершенно не вошло.
Рыжиков неожиданно закричал: — Какая поза! — Но, встретив удивленный взгляд Юрули, сник и прибавил: — Это, конечно, расчетливо…
Кнорр не слушал. Долго не сводил глаз с Юрия, облокотившись, положив голову на руку, и вдруг сказал:
— Черт тебя возьми, какой ты красивый, Рулька!
Юрий спокойно улыбнулся.
— Счастливый. Потом все такие будут.
— Красивые?
— Счастливые.
— Это когда мы рылами несчастными сдохнем?
Юрий развел руками.
— Ну, конечно. Надо людям еще очень долго умнеть…
— Поехал на свое.
— Это не мое, а общее. И что ты с красоты начинаешь? Ты начинай с ума и счастья…
Кнорр опять закричал капризно:
— Не хочу я в Эльдорадо с девчонками о счастье разговаривать! Не хочу! Не место здесь никаким «вечным вопросам». Не желаю!
Лизочка, как всегда, ровно ничего не поняла, но горячо вступилась за Юрулю. Перебранка ее с Кнорром делалась забавна, когда Морсов, вдруг осененный новой мыслью, принялся уговаривать Юрия непременно прийти на одно собрание через десять дней.
— Новое общество «Последние вопросы»… Вы не были?.. Закрытое, но очень, очень многолюдное. Приходите, приходите. Я пришлю повестки. Будет собеседование по поводу «Приговора» Достоевского. Приходите, говорите. У нас все говорят…
— Я приду, — мрачно сказал Кнорр.
Морсов начал приставать к Раевскому, который не слушал.
— А? Что? Куда? — поднял он жирные веки на Морсова.
— Вот если и вы, молодой человек, интересуетесь, пожалуйста… — обратился тот к Стасику.
Стасик взволнованно согласился, польщенный. Раевский тоже стал благосклоннее. Юруля молчал, а Морсову именно его-то ужасно захотелось.
— Обещайте! Придете?
Был уже двенадцатый час. Сад не то что оживился, но весь как-то двигался, за столиками почернело; на сцене, с прорывающимся сквозь музыку шипом, тряслись серые тени, серые мертвецы кинематографа.
— Посмотрите, не символ ли это нашей сегодняшней, белопетербургской, ночной жизни? — спрашивал Жюльку сильно подвыпивший Рыжиков.
Но та равнодушно отвертывалась.
— Надоел уж синематошка-то… Повсюду теперь это… Нашли, чем угощать.
— Мне пора, господа, извините, — сказал Юрий, поднимаясь. — Георгий Михайлович, милый, если мне захочется — я непременно приду в ваше общество. Не очень их люблю, но иногда мне весело покажется, и прихожу.
— Порассуждай, порассуждай о «вечных вопросах», — мрачно усмехаясь, сказал Кнорр.
Морсов обещал прислать Юрию как можно больше повесток.
— Нет, что у нас за аудитория!
Раевский тоже поднялся, тяжело, собираясь уходить. Нерешительно кусая розовые губки, поднялся и Стасик, стоял поодаль.
— Саша, — тихо сказал Юрий, наклоняясь к Левковичу. — Что с тобой? Какое у тебя лицо. Молчишь все время…
Левкович весь опустился.
— Так, неприятности… Заботы.
— Какие?
— Хотел сказать тебе. Да не стоит, брат. И неудобно здесь, сам видишь. После.
— Зайди ко мне, Саша. Или я приду…
Левкович вдруг вспыхнул.
— Нет, нет. Я сам приду, сам.
Юрий неуловимо пожал плечами. Начинается досада!
Лизочка взглянула на него искоса, быстро; Юрий таким же быстрым взором ответил ей «да, да», — и отвернулся к другим.
У Лизочки времени было мало, но она еще осталась на минутку и рассеянно слушала вежливые нежности Морсова.
Юрий ушел с Кнорром.
Глава седьмая
СОЛОМА НА БАШМАКЕ
Когда они миновали мало освещенную выходную аллею, Юрий заметил, у самой будки, скверно одетого господина, рыжеватого, с веснушчатым лицом и синими подглазниками.
Он только что входил в сад и прошел мимо очень быстро, но Юрий успел заметить, что они с Кнорром переглянулись.
— Этот еще тут что делает! — морщась, сказал Юрий, когда они через кучу карет, извозчиков и автомобилей выбрались на проспект.
— Кто? — нерешительно произнес Кнорр. Хмель с него давно соскочил.
— Ну, кто… За тобой, что ли, следит? Верно ли поручения исполняешь?
