Мы снова сели на коней и поскакали к Баилову. Скоро показался уродливый темный лес нефтяных вышек. Биби-Эйбат — район Баку, где находятся нефтяные промыслы. Его воздух пропитан смрадом нефти. У фонтанирующих скважин стояли рабочие с черными от нефти руками. Она стекала с их пальцев и капала на землю. Со стороны баиловской тюрьмы раздались выстрелы.
— Кого-то расстреляли? — крикнул я.
Но нет, в этот день в баиловской тюрьме никого не расстреливали. Выстрелы доносились из казарм бакинского гарнизона. Там солдат обучали военному делу.
— Хочешь навестить друзей? — спросил отец.
Я утвердительно кивнул, и мы направили коней к учебному плацу казарм. Ильяс бек и Мухаммед Гейдар проводили занятия в своих ротах. По их лицам ручьем струился пот.
— Напра-во! Нале-во!
Мухаммед Гейдар выглядел ужасно серьезным. Ильяс бек же напоминал покорную чужой воле марионетку. Они подошли к нам, поздоровались.
— Ну как, нравится вам военная служба? — спросил я. Ильяс бек промолчал.
— Как бы там ни было, — это получше гимназии, — хмуро сказал Мухаммед Гейдар.
— У нас сейчас новый полковой командир, — сообщил Ильяс бек. Шушинец, князь Меликов.
— Меликов? Не тот ли это Меликов, владелец знаменитого гнедого?
— Он самый. Легенды об этом коне ходят по всему гарнизону.
Мы помолчали. На плацу лежал толстый слой песка. Ильяс бек тоскливо посмотрел в сторону ворот. В его глазах была зависть.
— Ты, кажется, завидуешь Али хану? — сказал отец, положив руки ему на плечи. — Не завидуй. Он, кажется, намерен расстаться со своей свободой.
Ильяс бек рассмеялся:
— И верно, ведь ты собираешься жениться на Нино, не так ли?
— Самое время, — оживился Мухаммед Гейдар, — довольно бездельничать. Теперь ты узнаешь, почем фунт лиха. — В голосе его слышалось злорадство, но слова звучали слишком наивно.
Что могли знать о жизни Мухаммед Гейдар и его жена, не высовывающая носа из-под чадры?
Я попрощался с ними, и мы с отцом вернулись домой. Азиатские дома бывают прохладны. По ночам ты словно окунаешься в свежесть родниковой воды. А днем кажется, что попал в холодную баню. Я лежал на диване, когда зазвонил телефон.
— Умираю от жары и математики, Али хан, — услышал я голос Нино. Приди же, помоги мне.
А через десять минут Нино уже протягивала мне свои тонкие ручки. Нежные пальчики были в чернилах. Я расцеловал каждое чернильное пятнышко.
— Нино, я говорил с отцом. Он согласен.
Нино трепетала и смеялась, застенчиво поглядывая в сторону комнаты. Лицо ее разрумянилось. Она вплотную приблизилась ко мне и прошептала:
— Я боюсь, Али хан, очень боюсь!
— Чего ты боишься? Неужели экзаменов?
— Нет, — сказала она и отвернулась, устремив взгляд на море, а потом в притворном ужасе схватилась за голову:
— Ах, Али хан из города Икс в город Игрек едет поезд со скоростью пятьдесят километров в час…
Словно гора свалилась с плеч, и я, счастливый, уткнулся в ее тетради.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Густой туман с моря окутал город, и оттого свет фонарей на перекрестках зыбок и еле различим.
Я нервно расхаживаю вдоль берега. Сквозь пелену тумана почти не видно прохожих. Равнодушными или испуганными силуэтами они возникают передо мной и вновь растворяются в плотной серости.
Я споткнулся о широкую доску, валявшуюся на дороге, и упал на какого-то амбала. Он что-то жевал, судя по всему, анашу и, уставившись бессмысленным взглядом в пространство, пребывал в настоящий момент в глубоком забытье. С досадой треснув его по спине кулаком, я пошел дальше.
В окнах домов мерцал свет. Я закрыл глаза и опять споткнулся о брошенную на дороге бутылку. Передо мной тут же возникло испуганное звоном стекла лицо какого-то иранца.
Из тумана выплыл чей-то толстый живот, и я услышал приветливый голос:
— Добрый вечер, Али хан.
Я поднял голову и увидел улыбающегося Нахараряна. «Проклятье!» подумал я и хотел уже бежать, но Нахарарян крепко держал меня за руку.
— Вам не по себе, друг мой. Побудьте лучше со мной.
Его голос источал умиротворение и благожелательность. Вдруг страшная усталость навалилась на меня. Я покрылся холодным потом, и, казалось, вот-вот лишусь сил.
— Пойдемте-ка в ресторан Филипосянца, — предложил Нахарарян.
Я согласился. Мне было уже все равно, что происходит со мной.
Мы пошли по Барятинской к большому ресторану. Нахарарян продолжал держать меня за руку.
Расположившись в мягком кресле, он сочувственно сказал:
— Это горячность, Али хан, обычная кавказская горячность. Результат этой проклятой жары. Или чего-то другого? Может, есть другая причина, заставляющая вас бежать без оглядки?
Мягкие кресла ресторана, стены, обитые красным шелком, — все навевало уют и покой. Я глотнул горячего чая и принялся рассказывать, как позвонил сегодня старому Кипиани, как Нино тайком выскользнула из дома, как я целовал руку княгине, пожимал руку князю, как рассказывал старику о доходах нашей семьи, как потом на чистом русском языке, которому позавидовал бы даже царь, попросил руки княжны Нино.
— А потом? Говорите, дорогой, — в голосе Нахараряна звучал искренний интерес.
— Потом? Ну, слушайте. — И, подражая грузинскому акценту князя, я повторил сказанное им: — Уважаемый Али хан! Сын мой! Поверьте, я не мечтал бы о лучшем муже для своей дочери. Любая женщина почла бы за счастье стать женой такого человека, как вы! Но ведь Нино еще слишком молода. Что может знать о любви эта девочка? Она еще учится. Не перенимать же нам обычаи индусов отдавать дочерей замуж еще детьми! При этом не следует забывать и о разнице в вероисповедании, воспитании, происхождении, общественном положении. Я говорю это для вашего же добра. Думаю, и ваш батюшка согласился бы со мной. Но оставим даже все это. Разве не видите, какие страшные времена наступили? Кто знает, чем все это кончится! Я тоже желаю Нино счастья. Знаю, она уверена, что любит вас. Я не хочу мешать ее счастью. Поэтому хочу предложить: давайте дождемся конца войны. Вы оба станете старше и, если все еще будете любить друг друга, тогда опять вернемся к нашему разговору.
— И что же вы теперь собираетесь делать, хан? — спросил Нахарарян.
— Похищу Нино и увезу ее в Иран. Я не потерплю такого позора. Подумать только: отказать потомку рода Ширванширов! Да о чем он думает, этот Кипиани! Нахарарян, я считаю себя оскорбленным. Род Ширванширов древнее Кипиани. Во времена Ага Мухаммед Гаджара мы покорили всю Грузию. В те времена любой Кипиани с радостью отдал бы свою дочь за Ширваншира. Он мне говорит о разнице в вероисповедании! Что он хочет этим сказать? Что ислам хуже христианства? А моя честь? Да надо мной родной отец смеяться станет. «Посмотрите, — скажет, — христианин отказался отдать ему дочь в жены!». Мы, мусульмане, старые волки. Еще сто лет тому назад…
