Вдруг зазвонил телефон. Я поднялся, подошел в темноте к телефону и снял трубку. Звонил Ильяс бек.
— Армяне заключили союз с русскими. Они требуют полного разоружения мусульман. Срок до трех часов завтрашнего дня. Мы их условий, конечно же, не примем. Ты с пулеметом займешь позицию на крепостной стене, по левую сторону от ворот Цицианишвили. Я пришлю к тебе еще двадцать человек. Подготовь все для защиты ворот.
Я повесил трубку, Нино сидела на кровати и вопросительно смотрела на меня. Я взял кинжал и проверил его лезвие.
— Что произошло, Али хан?
— Враг у крепостных ворот.
Я оделся и позвал слуг. Это были сильные, высокие, широкоплечие люди. Я раздал им винтовки и прошел в комнату отца. Он стоял перед зеркалом, и слуга чистил ему черкеску.
— Где твоя позиция, Али хан?
— У ворот Цицианишвили.
— Очень хорошо. Я буду в штабе, в зале Исламского благотворительного общества. — Он нацепил на пояс саблю и, разгладив усы, продолжал. — Будь смелым, Али хан. Действуй решительно. Враги не должны попасть в крепость. Если они займут площадь перед воротами, перекрой им дорогу пулеметным огнем. Асадулла приведет крестьян и на Николаевской атакует противника с тыла. — Он положил в карман пистолет и устало добавил: — В восемь уходит последний корабль в Иран, Нино обязательно должна уплыть на нем. Потому что если победят русские, они обесчестят всех женщин.
Я вернулся к себе. Нино говорила по телефону.
— Нет, мама, я остаюсь здесь. Нет, нет, никакой опасности нет. Спасибо, папа, не беспокойся, продуктов у нас достаточно. Да, спасибо. Только прошу, оставьте меня в покое. Отстаньте от меня! Нет, не приду! Повторяю, не хочу приходить, не приду! — крикнула она и бросила трубку.
— Ты права, Нино, — сказал я. — Потому что у отца ты не будешь в безопасности. В восемь в Иран уходит последний пароход. Собирайся.
Ее лицо залилось краской.
— Ты гонишь меня, Али хан?
Еще ни разу я не видел Нино такой.
— В Тегеране ты будешь в безопасности, Нино. Если мы потерпим поражение, они обесчестят всех женщин.
Она взглянула мне в лицо и твердо сказала:
— Никто не сможет обесчестить меня! Будь спокоен, Али хан.
— Уезжай в Иран, Нино. Еще не поздно.
— Довольно об этом, Али, — серьезно ответила она. — Я очень боюсь. Боюсь врагов, боюсь предстоящего боя, всех ужасов, которые ожидают нас впереди. Но все-таки я остаюсь здесь. Я знаю, что не смогу помочь тебе, но хочу быть рядом. Я должна остаться здесь, вот и все.
Я радостно поцеловал ее в глаза. Нино хоть и спорила со мной, но все-таки была хорошей женой.
Я вышел из дома, когда еще только начинало светать. На улицах царил хаос, пыль стояла столбом.
Мои слуги залегли у каменных бойниц на крепостной стене. Тридцать человек, присланных Ильяс беком, заняли позиции со стороны опустевшей Думской площади. Их загорелые, усатые лица были серьезны. Они лежали молча, полные спокойного достоинства. Вокруг все затихло. Лишь вестовые пробегали по крепостным стенам, принося очередной приказ из штаба. Где-то там, теперь уже далеко от нас представители духовенства и аксакалы пытались в последний момент совершить чудо и добиться мирного исхода.
Взошло солнце. Я оглянулся на свой дом и увидел сидевшую на крыше Нино. Лицо ее было обращено к солнцу.
Днем она принесла нам еду и вплоть до самого ухода стояла молча, как тень, с ужасом глядя по сторонам.
В час дня с минарета прозвучал заунывный и торжественный голос Сеида Мустафы, призывающий мусульман к молитве. Пропев азан, Сеид, волоча за собой винтовку, пришел к нам. На поясе его висел Коран.
Я выглянул по ту сторону крепостной стены на Думскую площадь. Тишина, лишь густой столб пыли и несколько спешащих перепуганных прохожих. Какая-то женщина в чадре, бранясь, бежала за выскочившими на площадь мальчишками.
Один… Два… Три…
Бой часов на здании городской управы разорвал тишину.
И с последним ударом распахнулись ворота в иной мир, стоявший у порога нашего города.
Зазвучали первые выстрелы…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ночь была безлунной. Парусная лодка медленно покачивалась на волнах. Горько-соленые брызги летели в лодку. В ночной темноте черный парус трепетал, как крыло гигантской птицы.
Я лежал на мокром дне лодки, завернувшись в бурку. Рулевой с широким безбородым лицом равнодушно смотрел на звезды. Я поднял голову и коснулся человека, лежавшего рядом и тоже укутавшегося в бурку.
— Сеид Мустафа? — спросил я. — Ты здесь?
Сеид повернулся ко мне.
— Лежи спокойно, Али хан, я здесь, — ответил он.
На его щеках блестели слезы. Я резко поднялся и сел.
— Мухаммед Гейдар погиб, — сказал я. — Я видел его тело на Николаевской. Они отрезали ему нос и уши.
Сеид приблизил ко мне лицо.
— Русские вошли со стороны Баилова и заняли бульвар. Ты убивал всех, кто пытался войти на Думскую площадь.
— Да, — кивнул я, — а потом появился Асадулла и приказал наступать. Мы пошли в атаку почти безоружные, с одними лишь штыками и кинжалами. А ты читал заупокойную молитву.
— А ты? Ты разил их налево и направо. Кстати, знаешь, кто стоял на углу у дома Ашума? Нахараряны. Всей семьей. И все они убиты.
— И все они убиты, — повторил я. — На крыше дома Ашума я поставил восемь пулеметов. Мы контролировали все вокруг…
Сеид Мустафа потер лоб. Лицо его было черным, словно вымазано сажей. Он перебирал четки, их красные камни походили на алые капли крови на ладони Сеида.
— Там весь день строчил пулемет. Кто-то сообщил о твоей гибели. Нино тоже слышала это, но не поверила, не заплакала. Она отказалась спрятаться в подвале. Ушла в свою комнату и молча сидела там. А пулеметы все строчили. Потом Нино вдруг закрыла лицо руками и закричала: «Довольно, я больше не хочу, не хочу!» Но пулеметы не умолкали. И так продолжалось до восьми вечера. Потом кончились боеприпасы. Но русские этого не знали. Они думали, что мы готовим для них западню… И Муса Наги погиб… Лалай задушил его…
Я молчал. Рулевой все так же продолжал смотреть на звезды. Легкий ветерок играл его шелковой рубашкой.
— Я слышал, — продолжал Сеид, — что ты участвовал в рукопашной у ворот Цицианишвили. Сам я не видел этого, потому что был на другом конце крепостной стены.
— Да, я был в рукопашной. Заколол какого-то толстяка. Был весь в его крови. Говорят, убили и мою двоюродную сестру Айше.
Море было тихим. Смоляной дух шел от лодки. Она была безымянна, эта лодка, как и берега Кызылкумов.
— Трупы, которые стаскивали в мечеть, мы складывали один на другой, снова заговорил Сеид. — Потом мы обнажили кинжалы и тоже пошли в бой. Почти все погибли. Мне же Аллах смерти не дал. Ильяс бек тоже жив. Он скрывается в деревне. Ты знаешь, ваш дом полностью разграблен. Ничего не осталось: ни мебели, ни посуды — все унесли. Остались лишь голые стены.
