К утру мутанты разбежались, порт снова опустел. На нас внимания никто не обратил – то ли мы далековато от берега стояли и вели себя тихо, то ли психи соображают, что до нас не дотянуться, а раз так, то и нечего нервы себе трепать.
– Ярек, – подозвал я сына. – Будешь опять в прикрытии.
– Может, мне с тобой пойти?
– Майк идет со мной. Надо, чтобы еще с лодки кто-то мог стрелять, если что.
– Пусть Майк стреляет.
Разговор шел на русском, заставляя нервничать толкущуюся рядом Сашку, которая язык знала плохо и предпочитала говорить по-английски. Майка рядом не было, он брился.
– Майк с винтовкой хуже, чем ты. А с пистолетом лучше.
– Ты мне дробовик дай. И я сильнее и быстрее, чем Майк.
С дробовиком он справится, он его любит. Перезаряжать помпу – это круто, как в кино, так что если мы стрелять выбирались, он всегда ее предпочитал. И Ярек действительно сильный и быстрый, очень сильный для своего возраста и как раз по возрасту быстрый, тут Майк ему точно не конкурент, и я даже не уверен, что я конкурент. Только вот решиться сказать «да» – тут сам смертью оденешься. Но нет у нас выбора, нет.
– Хорошо, пойдешь ты. – Я не ответил, я выдохнул.
– Йес! – сын изобразил некий танец победителя и убежал в каюту, собираться, попутно добавив еще несколько притопов с прихлопами из маорийской хаки
[16]
.
Так, теперь самое трудное – надо сказать об этом Янине. Тут проще в петлю, но все равно никуда не денешься.
Нашел ее в кокпите, сидящей с чашкой кофе.
– Будешь? – спросила она.
– Нет, потом. – Не нужно кофеин в себя лить, если собираешься на что-то серьезное. Там и так возбудишься, стимуляторы не нужны. – Ярек со мной пойдет.
Лицо ее закаменело, чашка со стуком встала на блюдце, кофе расплескался.
– Ты уже совсем рехнулся? Я не отпущу.
– Понимаешь, – я подался вперед, опираясь на локти и глядя ей в глаза – серые и злые, – у нас нет выбора.
– Майк.
– Майк старый и медленный, но дело совсем не в этом. – Я пытался понять, слышит ли она меня вообще, или уже слышит только себя. – Если мы с Майком вдвоем погибнем, то вы останетесь здесь навсегда. И погибнете тоже.
– А если вы погибнете с Яреком, то мы не погибнем?
Она тоже подалась вперед, так, словно собиралась вцепиться мне в глаза.
– Вы с Сашкой останетесь в живых. И Майк довезет вас до Портсмута, а там на лодку сядет еще и Майк-младший, и вдвоем они вас хоть вокруг света провезут.
– У нас еды не хватит на вокруг света, ты это понимаешь? Мы все равно погибнем.
– Вы найдете других людей. Люди наверняка выжили, где-то они есть. Пойдете на острова в Канале, на Джерси, например, туда вам продуктов хватит и там можно будет выжить. Есть шансы. А если погибнет еще и Майк – шансов нет вообще. Никаких.
Она смотрела на меня, явно желая, но боясь задать вопрос. Но я на него и так ответил, провидцем не надо быть, чтобы его угадать:
– Один я не справлюсь. Кто-то должен прикрывать сзади.
Янина так ничего и не сказала. Она просто долго смотрела на меня, пока на глазах у нее не появились слезы, затем она вскочила, швырнула за борт чашку, кофейник – и ушла в рубку.
Я выиграл, но никакой радости от такой победы не испытал. Совсем. На душе тоска – хоть вой. Хоть бы она понимала, что мне такие решения даются даже тяжелее, чем ей. Просто… просто деваться все равно некуда. Не-ку-да. Все. Или так, или нам хана. Одно могу сказать, что если я смогу спасти сына, разменяв себя на него – я и секунды думать не буду. Может быть, поэтому она ничего и не сказала, потому что знает. Я за любого из них себя хоть под пресс, хоть на органы продам, никаких проблем и сомнений.
От трагического до смешного всего один шаг, и это работает при любых обстоятельствах. Я думаю, что и у адских врат обреченные грешники хохочут, если есть повод. Сын появился из каюты во всем блеске настоящего крутого парня – на нем были огромные джинсы, висящие ниже задницы, такая же гигантская майка и кепка с блестящей этикеткой на козырьке, причем козырек этот смотрел вбок. Кроссовки были тоже из тех, что покупались вроде как для спорта в «Футлокере» и каждый раз оказывались попугайской расцветки, блестящими и с вывернутыми наружу языками.
– Заинько, ты с ума сошел? – первое, что смог сказать я, когда продышался после согнувшего меня пополам приступа хохота. – Ты в кого вырядился?
В этом весь Ярек, ему лишь бы выглядеть крутым и модным. При этом самое ценное его качество – полное отсутствие застенчивости. Его невозможно высмеять, задеть или оскорбить, как над ним ни смейся – он радостно с тобой соглашается. Но ничего не меняется.
– Гангста, – уверенно сказал он.
– Я те щас дам гангсту, – так же уверенно ответил я. – Нас убьют и сожрут, когда ты в своих одежках запутаешься и когда штаны свалятся.
– Я подтяну, когда пойдем.
– Ты подтянешь прямо сейчас, – заявил я. – А если точнее, то сменишь на треники. – Треники – это единственное у него, что можно натянуть выше задницы, а не ниже. – И кроссовки должны быть те, в которых ты в спортзале, понял?
Он закатил глаза, но спорить не стал, просто повернулся и вразвалочку, по-утиному, как настоящий гангста из гетто, потопал в каюту. Сидящий рядом Майк с интересом слушал беседу, но не комментировал. Ярека же его присутствие никак не смущало, его вообще ничего и никогда не смущает. Тоже ведь, наверное, очень полезное в жизни качество, позавидовать можно.
Вернулся он минут через пять, при этом выглядел почти нормально. Почти.
– Штаны выше, – указал я пальцем. – Не в негров из гетто играем, нас убить могут. Ты думай хоть иногда, что ли.
Будто я прямо под свисающей майкой не разгляжу, где пояс штанов. Я ведь только на пояс смотрю, а не на то, где мотня висит.
– О’кей, – сказал он, скроив недовольную рожу и подтянув треники почти до требуемого уровня.
– Ярек, мне проще самому пойти, чем с таким помощником.
Проняло. Он вдруг еще подтянул штаны и изобразил внимание. Это нормально, это у него вроде как знак примирения, подчинения несправедливостям этого мира.
– Держи, – я выложил на стол семизарядный «фабарм» и бандольеро с патронами. – Картечь. В пистолете патрон в патроннике?
– Всегда! – гордо заявил он.
К пистолету он привык. Янина не привыкла к тому, что он с пистолетом, но он с оружием уже свыкся, сжился, что важнее всего. Люди не понимают того, что несчастные случаи с оружием чаще случаются у людей, к нему непривычных. Это как в армии у нас старались бойца держать подальше от оружия насколько возможно, а в результате на войне, когда люди с оружием постоянно, несчастных случаев хватает – нет у людей рефлексов, «сживаемости» с оружием, нет тактильной памяти.
