Через две недели Джек вернулся в лагерь. В первую же ночь он, лежа на своей кровати, здраво поразмыслил и решил не жить больше.
С разгрузки он снял моток троса, но потом положил его обратно — слишком длинный, много возни… Аккуратно размотав стропу с рукояти «бобра», Джек с отсутствующим видом улыбнулся в темноту — пятиметровый шнур показался в самый раз.
Мягко соскочив с кровати, Джек постоял, вслушиваясь. Кто-то вздохнул. Кто-то неразборчиво пробормотал что-то. Джек кивнул и вышел…
В туалете он быстро наладил удавку и влез на унитаз, надев ее себе на шею. Оставалось шагнуть — и…
Вспыхнул свет. Джек застыл в нелепой позе, держась за веревку, привязанную к поперечине.
Стоявший в дверях Дик присвистнул и закрыл за собой дверь. Новозеландец явно только проснулся — он был тоже в трусах, босой, со взлохмаченными волосами, но глаза уже чистые.
— Вот так да-а… — протянул Дик. — Ну-ка, иди сюда… Да петлю сними, дурак, еще удавишься правда…
Джек неловко соскочил с унитаза. Он чувствовал себя… нелепо. Дик сам подошел к нему, и Джек увидел, что новозеландец зол.
— Избить бы тебя. В кровь, — мечтательно сказал он. — А еще лучше — выпороть. При девчонках, по голой жопе, трус!
— Трус? — Джек покачал головой. — Да, трус. Все правильно, я поэтому и…
— На х…! — не сдержался Дик и, схватив англичанина за плечи, тряхнул так, что зубы у того лязгнули с треском, как капкан. — Что ты себе вообразил?!
— Считаешь, я не знаю, как и что обо мне думают?! — вызверился Джек. Он слабо понимал, что происходит, и знал одно: ему помешали. — Пусти, кивятина
[96]
недорезанная!
Но Дик был старше и сильней. Одной рукой выкрутив руку Джеку, он другой с осатанением сорвал веревку, а потом впихнул Джека под душ и открыл холодную воду.
Англичанин задохнулся. Похоже было, что из него выдернули все кости — Джек свалился в угол кабинки, подтянул колени к подбородку и уткнулся в них лицом. Струи воды хлестали его по плечам, голове и спине, и Дик ощущал, как злость на этого дурака отхлынула — спина Джека была блестящая от воды, с резко обозначившейся цепочкой позвонков и казалась беззащитной и жалкой.
Новозеландец выключил воду и, шлепая босыми ногами по оставшимся на пластике лужам, подошел к Джеку и сел рядом с ним.
— Не плачь, ты что? — скомканно попросил он.
— Я не плачу… — тихо ответил Джек. — Ты почему мне помешал?
— Людям надо мешать делать глупости.
— Но я же трус! — Джек вскинул голову. Глаза у него в самом деле были блестящие, но сухие.
— Кто тебе это сказал? — почти облегченно спросил Дик. Джек шевельнул плечами. — Правильно, никто! Ни один солдат — а тут солдаты! — тебе не скажет такого.
— Но их замучили и… и… из-за меня!
— Нет в мире ни единого устава, в котором сказано: погибни во что бы то ни стало, — твердо сказал Дик.
— Но есть же совесть! — выдохнул Джек. — Я не имею права жить!
— И твоя совесть тебе подсказывает, что повиснуть над вонючим толчком — самый надежный выход?! — зло спросил Дик. Но сейчас он больше изображал злость. — Выкинув в этот толчок все те силы, что вбухали в тебя, чтобы сделать солдатом?!
Джек не ответил. Он смотрел на свои ноги. Потом, не отрывая от них взгляда, очень растерянно и жалобно спросил:
— И что же мне теперь делать?
Дик помедлил и обнял Джека за плечи.
— Ну, во-первых, понять наконец, что мы все — все! — твои друзья. В отделении, во взводе, в роте… И Стелла — твой друг! Если бы ты… а, нет, с этим разбирайтесь уж сами… Во-вторых, ты храбро сражался. Храбро. Ты ведь рассказал правду, это ясно… В третьих, ты принес пользу, выяснив вещи, которые не могли выяснить специалисты, — с тобой ведь разговаривали ребята из служб? В четвертых, ты ни в чем не виноват. Ты не был героем. Но ты никого не предал. Это просто война. Просто. Вот и все дела, а у тебя получается, как в том анекдоте, где пациент приходит к врачу и жалуется: «Доктор, куда ни ткну, везде болит. Здесь — болит, здесь — болит, здесь — болит…» Доктор его за руку поймал и говорит: «Еще бы. У вас палец сломан».
Джек не засмеялся. Хмурясь, он сказал:
— Я найду того гада… капитана Визена. Найду и заставлю заплатить. За все заплатить… Клянусь. Или умру.
Дик посмотрел в глаза младшему другу. И увидел, какие они у него… Он помнил глаза Джека веселыми, любопытными, открытыми — казалось, англичанин готов вобрать в себя весь окружающий мир просто из интереса и удивленной радости, что этот мир вообще есть.
Сейчас глаза были холодными. Как лед, который, не нагреваясь, отражает солнечный свет…
7
«Я ей скажу: „Ну зачем я тебе? Такой я тебе зачем? Тебе понравился мальчишка Джек Брейди, приехавший со Старой Родины. Ты ему тоже понравилась… и твоя семья, и твоя земля. Но он умер. Понимаешь: умер, убили его. А я тебе не нужен. Я — не он… не он…“ Вот как я ей скажу. Я должен ей так сказать. Я не могу больше ее любить. Я не должен больше ее любить!»
Сшибая прутом головки цветов, Джек шагал через луг по еле заметной тропке. Цветочная пыльца садилась на сапоги, покрывая их матовым налетом. Было необычайно солнечно, воздух пропитывала одуряющая сухость радующихся трав, звенели слева и справа какие-то насекомые. Высоко-высоко наверху плавали кресты хищных птиц, неспешно, кругами.
Мажняк дал шестичасовую увольнительную без единого звука, когда Джек сказал, что хочет повидать Стеллу. Правда, юноша не уточнял, зачем ему нужна Стелла. А он хотел сделать то, чего делать было нельзя — расстаться. Совершить шаг донельзя идиотский, но ему самому казавшийся верхом благоразумия. Всецело захваченный идеей мести, он, как и большинство молодых людей, ударился в максимализм. Ему было плохо. И хотелось — опять-таки из свойственного юным мазохизма — сделать себе еще хуже.
Потому что Стеллу он любил. Любил очень. А еще понял неожиданно и отчетливо, что там, на крыше, берег не себя, а себя и Стеллу. И не хотел, чтобы девушка мешала ему мстить. И не хотел, чтобы его смерть была причиной мучений Стеллы. Он почему-то был убежден, что погибнет, скоро погибнет, и это его не пугало. Но быть виновником еще чьих-то мучений Джек не хотел.
Дурак… молодой, полуслепой от первого настоящего горя в жизни дурачок, почти бежавший через луг, чтобы не растерять запала… потому что чувствовал в глубине души: он не прав, не прав в своем красивом, но неестественном желании похоронить себя заживо ради мести…
Двое верховых патрульных отдыхали у обочины, разложив на куртке домашнюю еду. Джека они услышали издалека и окликнули:
— Стой, кто идет?!
Оторванный от мысленного объяснения со Стеллой Джек даже не сразу вспомнил:
