– Короче, ты думаешь так же, как и мои папа с мамой, – сказал я насмешливо. – Что из-за женитьбы мне придется оставить университет и я никогда не стану знаменитым юристом…
– Да после женитьбы у тебя не будет времени даже на чтение, – заметил Хавьер. – Женившись, ты никогда не станешь писателем.
– Если ты не замолчишь, мы поссоримся, – заверил я.
– Хорошо, я умолкаю, – засмеялся Хавьер. – Я исполнил долг совести и предупредил, какое будущее тебя ждет. Но если уж на то пошло, пожелай Худышка Нанси, я бы хоть сегодня женился. Итак, с чего же мы начнем?
– Поскольку совершенно исключено, что родители дадут мне разрешение на брак или засвидетельствуют перед нотариусом, что я – совершеннолетний, и так как исключено, что у Хулии все бумаги в порядке, единственный выход – найти алькальда, хорошего человека.
– Ты хочешь сказать, которого можно подкупить, – поправил друг. Он долго рассматривал меня, как редкостное насекомое. – Но кого же ты можешь подкупить? Ты, подыхающий с голоду?!
– Ну, какого-нибудь не очень принципиального алькальда, – настаивал я, – кому можно было бы рассказать всякие небылицы.
– Ладно, займемся поисками пройдохи, согласного оформить твой брак вопреки всем существующим законам. – Хавьер снова засмеялся. – Как жаль, что Хулита разведена, иначе ты мог бы сочетаться церковным браком. Это так просто. Среди попов полно пройдох.
Хавьер всегда умел поднять настроение, и мы закончили разговор шутками по поводу моего медового месяца и платы, которую Хавьер потребовал бы за свои услуги (например, помочь ему в похищении Худышки Нанси). Мы посетовали, что живем не в Пиуре
[56]
, где обычай бегства невесты и жениха настолько распространен, что никакой проблемы с алькальдом и не было бы. Мы попрощались, и Хавьер обещал разузнать насчет алькальда в тот же вечер и заложить в ломбард все свои ценные вещи.
Тетушка Хулия должна была прийти на свидание в три. В половине четвертого ее все еще не было, и я начал беспокоиться. В четыре пальцы мои уже путали клавиши машинки, и я беспрерывно курил. В половине пятого Великий Паблито осведомился о моем самочувствии: так я был бледен. В пять я заставил Паскуаля позвонить дядюшке Лучо и спросить тетушку Хулию. Она еще не вернулась. Не вернулась она и через полчаса, не пришла ни в шесть, ни в семь часов вечера. После передачи последней радиосводки, вместо того чтобы идти домой к старикам, я проехал на автобусе до авениды Армендарис и там бродил вокруг дома дяди и тетки, не решаясь постучать. Через стекло я видел, как тетя Ольга меняла воду в вазе с цветами, как дядя Лучо пошел гасить свет в столовой. Я кружил возле дома, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами: беспокойством, яростью, томлением, то мне хотелось отхлестать Хулию по щекам, то нежно поцеловать ее. Только я завершил очередной круг, как увидел тетушку Хулию, выходящую из роскошного автомобиля с дипломатическим номером. В два прыжка я подлетел к ней, чувствуя, как от негодования и ревности у меня подкашиваются ноги, полный решимости дать сопернику по физиономии, кем бы он ни был. Из машины вышел седой сеньор, а в ней осталась какая-то дама. Тетушка Хулия представила меня как племянника своего зятя, а сеньора – как посла Боливии в Перу, в машине – супруга посла. Я понял, что попал в дурацкое положение, но с души моей спал тяжкий груз. Когда машина отъехала, я взял тетушку Хулию под руку и почти силком заставил пересечь улицу и выйти со мной на набережную.
– Ну и характерец, – услышал я, когда мы приблизились к морю. – Бедный доктор Гумусио, глядя на твою физиономию, решил, наверное, что ты душитель.
– Вот тебя-то мне и хочется задушить, – сказал я. – Я жду с трех часов дня, а сейчас уже одиннадцать ночи. Ты забыла, что назначила мне свидание?
– Нет, не забыла, – возразила она решительно. – Я нарочно тебя обманула.
В этот момент мы подошли к садику у семинарии иезуитов. Он был пуст. Хотя уже не моросило, но от сырости поблескивали трава, олеандры, кусты герани. Клочья тумана прозрачными тенями окружили уличные фонари, отбрасывающие желтые конусы света.
– Давай отложим ссору на другой раз, – сказал я, заставив тетушку Хулию сесть на парапет, за которым слышалось глубокое и ровное дыхание моря. – У нас мало времени и много проблем. У тебя с собой свидетельство о рождении и о разводе?
– У меня с собой билет на самолет в Ла-Пас, – ответила она, трогая сумку. – Я улетаю в воскресенье в десять утра. И я счастлива. Перу и перуанцы надоели мне до смерти.
– Мне жаль тебя, но пока у нас нет возможности переменить страну проживания, – сказал я, садясь рядом и обнимая ее за плечи. – Но обещаю тебе, что когда-нибудь мы уедем в Париж и будем жить в мансарде.
Несмотря на резкости, которые она выпалила, до этого момента тетушка Хулия была спокойна, слегка насмешлива и уверена в себе. Но вдруг на лице ее проступила горькая усмешка, и она сказала жестко, не глядя на меня:
– Не мешай мне, Варгитас. Я возвращаюсь в Боливию из-за твоих родственников. И еще потому, что наши отношения – величайшая глупость. Ты прекрасно знаешь, мы не можем пожениться.
– Нет, можем, – сказал я, целуя ее в щеку, в шею, крепко прижимая к себе, касаясь ее груди, жадно отыскивая ее губы. – Нам нужен сговорчивый алькальд. Хавьер поможет в этом. А Худышка Нанси уже нашла нам квартиру в Мирафлоресе. Поэтому нет повода для пессимизма.
Она покорялась поцелуям и ласкам, но оставалась где-то далеко от меня и была очень серьезна. Я рассказал ей о моих беседах с сестрой и Хавьером и о том, что мне ответили в муниципалитете, как я заполучил свидетельство о рождении; я говорил, что люблю ее всей душой и мы поженимся, даже если для этого мне придется сразиться с целым светом. Мы наслаждались поцелуями. Потом я почувствовал, как свободная рука тетушки Хулии обвилась вокруг моей шеи, она прильнула ко мне, горько рыдая. Я утешал ее, продолжая целовать.
– Ты еще соплячок, – шептала она, смеясь и всхлипывая, а я отвечал, не переводя дыхания, что она нужна мне, что я люблю ее и что никогда не позволю ей вернуться в Боливию и покончу с собой, если она уедет. Наконец Хулия заговорила, пытаясь шутить: – «Кто ляжет с младенцем в постель, мокрым проснется». Ты слышал эту поговорку?
– Это вульгарно, и не нужно так говорить, – ответил я, осушая ее слезы губами и кончиками пальцев. – Так у тебя с собой документы? Может ли их заверить твой друг посол?
Она уже почти пришла в себя, перестала плакать и смотрела на меня с нежностью.
– Как долго это продлится, Варгитас? – спросила она грустно. – Сколько пройдет времени, пока ты не устанешь от меня? Год, два, три? Разве это справедливо, если через два-три года ты сбежишь от меня и я вынуждена буду все начинать сначала?!
– Так сможет боливийский посол заверить твои бумаги? – настаивал я. – Если он сделает это как представитель своей страны, будет проще добиться, чтобы их заверили перуанские власти. Я найду в министерстве кого-нибудь, кто нам поможет.
