С сожалением и нежностью смотрела она на меня. Потом улыбнулась.
– Если ты поклянешься, что будешь терпеть меня пять лет, ни на кого не посмотришь и будешь любить только меня, я согласна, – сказала она. – За пять лет счастья я пойду на это безумие.
– Так где твои документы? – продолжал я спрашивать, поправляя и целуя ее волосы. – Может ли посол их заверить?
Документы у тетушки Хулии были с собой, в конечном счете боливийский посол заверил их многочисленными разноцветными печатями и затейливыми подписями. Процедура заняла не более получаса, ибо господин посол дипломатично проглотил сказочку тетушки Хулии: мол, документы нужны ей немедленно для получения разрешения на вывоз из Боливии ценностей, полученных при разводе. Добиться, чтобы министр иностранных дел Перу, со своей стороны, узаконил боливийские документы, было уже легче. В этом мне помог один из университетских преподавателей, консультант министерства иностранных дел, для него я вынужден был придумать нечто похожее на сюжет радиопостановки: речь шла о старушке, умирающей от рака, которая хотела непременно оформить брак с человеком, в течение долгих лет бывшим ее – фактически, но не юридически – мужем; старушка хотела предстать перед Господом со спокойной совестью.
В комнате, уставленной старинной колониальной мебелью, где столпились вылощенные юнцы дворца Торре-Тагле
[57]
, ожидая, пока чиновник, подстегнутый звонком моего преподавателя, поставит на документы тетушки Хулии энное количество печатей и соберет необходимые подписи, я услышал о новой катастрофе. Стоявший у пристани Кальяо итальянский пароход, полный пассажиров и провожающих, в нарушение всех законов физики и вопреки здравому смыслу вдруг закружился на месте, осел на левый борт и быстро погрузился в воды Тихого океана; в панике, от ушибов, при падении в воду, от акул погибли все, кто был на борту. От этом говорили две дамы, сидевшие рядом со мной и тоже ожидавшие оформления каких-то бумаг. Судя по всему, они не шутили.
– Наверное, это произошло в одной из постановок Педро Камачо? – вмешался я.
– В четырехчасовой передаче, – сообщила старшая из дам, женщина костлявая и энергичная, с явным славянским акцентом. – Передача посвящена кардиологу Альберто де Кинтеросу.
– Тому самому, который в прошлом месяце был гинекологом, – добавила, улыбаясь, сидевшая за машинкой девушка. При этом она покрутила пальцем у лба, давая понять, что кто-то спятил с ума.
– А вы не слышали вчерашней программы? – с ласковым сожалением спросила сопровождавшая иностранку дама в очках, чье произношение свидетельствовало, что она не из Лимы. – Доктор Кинтерос как раз отправился на отдых в Чили со своей супругой и дочкой Чарито. И все трое утонули.
– Да, утонули все без исключения, – уточнила иностранка. – В том числе и племянник доктора Ричард, племянница Элианита, ее супруг – глупенький Рыжий Антунес и даже его неродной сын, сын Элианиты – Рубенсито. Они все пришли провожать доктора.
– Но интересней всего, что вместе со всеми утонул и лейтенант Хаиме Конча, а ведь он совсем из другой пьесы, и к тому же он три дня назад погиб во время пожара в Кальяо, – снова вмешалась, корчась от смеха, машинистка, даже бросившая печатать. – Эти радиопьесы превратились в сущую белиберду, вам не кажется?
Девице благосклонно улыбнулся вылощенный, интеллектуального вида юнец (его специальность – границы нашего государства) и метнул на нас взгляд, который Педро Камачо с полным основанием назвал бы «аргентинским».
– Разве я не говорил тебе, что перемещение героев из одного романа в другой придумал еще Бальзак, – сказал юнец, напыжившись от самодовольства. Однако следующее высказывание выдало его с головой: – Если Бальзак уличит кое-кого в плагиате, он упечет этого типа в тюрьму.
– Дело не в переходе героев из пьесы в пьесу, а в том, что автор каждый раз оживляет их после смерти, – защищалась девица. – Лейтенант Конча погиб в огне, читая комиксы про Утенка Дональда. Когда же он успел ожить, чтобы иметь возможность утонуть?
– Просто лейтенанту не повезло, – предположил юнец, принесший мне бумаги.
Я ушел совершенно счастливый, прижимая к себе и чуть не целуя бесценные документы, оставив двух дам, машинистку и юных дипломатов занятыми оживленной беседой о боливийском писаке. Тетушка Хулия уже ждала меня в кафе и очень смеялась над рассказанной мною историей: она не слушала последних программ своего соотечественника.
За исключением оформления документов, прошедшего так гладко, все другие мои хлопоты на этой неделе, бесконечные поиски и хождения – иногда я отправлялся один, иногда вместе с Хавьером – по районным муниципалитетам Лимы оказались безуспешными и утомительными. На радио я бывал только по делам «Панамерикана» и разрешил Паскуалю составлять все сводки, дав ему таким образом возможность поразить воображение радиослушателей нескончаемым потоком катастроф, преступлений, насилий, похищений – таких же, как сочинял в соседней каморке мой друг Педро Камачо, систематически занимавшийся геноцидом, убивая своих героев.
Я начинал свою беготню очень рано. Сперва я отправлялся в самые бедные и отдаленные от центра Лимы муниципалитеты: в районы Римака, Порвенира, Витарте, Чоррильос. Пятьдесят один раз (сначала краснея, потом уже нахально) я излагал свою проблему алькальдам и вице-алькальдам, синдикам, секретарям, привратникам… даже портфелям и всякий раз получал все более категорические отказы. Аргументация была одна и та же: я не могу жениться, пока родители не дадут заверенного нотариусом разрешения или судья не признает в юридическом порядке мою самостоятельность. Затем я попытал счастья в муниципалитете центральной части города, за исключением районов Мирафлорес и Сан-Исидро, где можно было наткнуться на знакомых нашей семьи. Но результаты были такие же. Чиновники, ознакомившись с документами, обычно отпускали шуточки, которые для меня были вроде запрещенных ударов ниже пояса: «Ты что же, хочешь жениться на мамочке?» или: «Не дури, парень, зачем тебе жениться? Переспи – и хватит!» Свет надежды мелькнул только однажды – в муниципалитете района Сурко: толстенький, с нахмуренными бровями секретарь заявил нам, что дело можно было бы уладить за десять тысяч солей, ибо «придется многим заткнуть рот». Я пытался наскрести эту сумму, но смог предложить ему с великим трудом собранные только пять тысяч. Однако толстячок, будто испугавшись своей затеи, сделал обратный ход, и кончилось тем, что он выставил нас из алькальдии.
Я говорил с тетушкой Хулией по два раза в день и обманывал ее: все, мол, в порядке, пусть она держит наготове чемоданчик со всем необходимым, так как в любой момент я могу сказать «сделано». Но сам я все больше и больше приходил в уныние. В пятницу вечером, вернувшись домой к старикам, я обнаружил телеграмму от родителей: «Прибываем понедельник, самолетом компании „Панагра“, рейс 516».
В эту ночь – после мучительных раздумий и метаний по кровати – я зажег ночник и записал в тетрадку с темами для рассказов все, что мне предстоит сделать, располагая пункты по степени важности. Первое: я женюсь на тетушке Хулии и ставлю родных перед свершившимся фактом, тогда им поневоле придется смириться. Но оставалось мало времени, а сопротивление чиновников лимских муниципалитетов было упорным, в силу чего пункт первый становился все более утопическим. Второе: надо бежать с тетушкой Хулией за границу. Но не в Боливию – сама мысль о необходимости жить там, где жила она без меня, где у нее столько знакомых и проживает ее бывший супруг, мне была неприятна. Наиболее подходящей страной представлялась Чили. Тетушка Хулия могла бы вылететь в Ла-Пас, чтобы обмануть родственников, а я бы поехал на автобусе до Такны. Можно было бы найти способ пересечь границу нелегально, добраться до Арики
[58]
и потом до Сантьяго, куда приедет ко мне тетушка Хулия или где она уже будет меня ждать. Путешествие и проживание без паспорта (для получения этого документа также требовалось разрешение родителей) не казались мне невозможными и даже увлекали своей романтикой. Бесспорно, родственники будут искать меня, непременно найдут и вернут на родину, но я снова убегу и буду убегать, пока мне не исполнится двадцать один год и я не стану свободным. Третий выход – самоубийство: умереть, оставив красивое письмо, которое заставит родственников страдать от угрызений совести.
