Вдруг Двойре что-то пришло в голову. Она поднялась, выпрямилась во весь рост, и в пламени костра показалось, будто это призрак, явившийся из другого мира:
— Да, казак, заколдовала я тебя.
— Как же ты это сделала?
— Той силой, что мне дана.
— Нарушила ты клятву, которую мужу давала, взяла, несчастная, грех на душу, — все причитала Маруся.
Двойра воздела к небу тонкие руки, подняла к звездам побледневшее лицо:
— Так мне велели.
— Кто?
— Тот, Кто властвует над нами. Простодушный казак со страхом посмотрел на Марусю.
— Что она говорит?
— Не знаю, — пробормотала старая няня. Ее тоже испугало поведение Двойры. — Будто это и не она вовсе. Это она со своим Богом говорит.
— Чудесной мазью, которую Он дал мне, натерла я свое тело. Никто не сможет причинить мне зла. Вот я стою перед тобой, попробуй ударить меня кинжалом, увидишь, что я не лгу.
Совсем страшно стало казаку. Ноздри его раздувались, рукоятка кинжала обжигала ладонь.
— Что с тобой, доченька, что ты говоришь? — бросилась к Двойре Маруся.
— Чего ты испугалась, глупая? Не знаешь разве, если Бог меня защищает, ничего со мной не случится.
Маруся упала на колени, схватила девушку за руки, уткнулась в них мокрым от слез лицом.
Казак наблюдал за ними издали. Он дрожал. Его, высокого, крепкого парня, сковал страх перед еврейской девушкой.
— Пойдем ко мне домой, красавица. У моей матери будешь жить до свадьбы. Пойдем, казаки могут нагрянуть, отберут тебя у меня.
— Не пойду с тобой, пока не поклянешься мне своей душой, своей верой.
— Чем хочешь поклянусь, любовь моя. Скажи, в чем я должен поклясться своей душой?
— Я знаю, Ерема, ты добрый человек, ты спас меня от рук злодея. Бог тебя за это вознаградит. А теперь обещай, что до свадьбы не прикоснешься ко мне, сохранишь мою чистоту, не причинишь мне зла.
Казак улыбнулся.
— Богом клянусь, что не притронусь к тебе до свадьбы, не оскверню твоей чистоты, не сделаю худого.
— Запомни, Ерема, ты своей верой, своей душой поклялся. Если задумаешь нарушить данное слово, я об этом тотчас узнаю. Моя сила сразу сообщит мне о твоих дурных мыслях, и тогда явится та власть, которая меня защищает, заберет меня, и ничего ты сделать не сможешь.
— Клянусь тебе, как святую икону буду тебя беречь, — сказал Ерема. Он закутал девушку в белую казачью бурку, усадил на лошадь и повез к материнскому дому. Старая Маруся побрела за ними следом. Серело утро, и новое солнце освещало торчавшие из тумана верхушки деревьев.
Глава 11
За веру и за Тору
Хмельницкий вел с фельдмаршалом Домиником переговоры о своем возвращении под власть польской короны, но при этом все посылал и посылал орды казаков грабить города ради наживы. Чтобы не лишиться поддержки татар, Хмельницкий вынужден был поставлять в ханский гарем красивых еврейских девушек и женщин. Десятитысячная казацкая орда под предводительством грабителя и убийцы Кривоноса разоряла города и местечки Украины, сравнивала их с землей. За казаками, как стаи стервятников, следовали татарские банды.
Напрасно благородный князь Вишневецкий предупреждал об опасности, просил у польских вельмож помощи для своего немногочисленного войска, ведшего борьбу с казаками и татарами. Никто его не слушал. Фельдмаршал Доминик все еще рассчитывал на благородство Хмельницкого, верил в его желание вернуться под власть Польского королевства и продолжал вести переговоры с казаками, осыпая Хмельницкого наградами, давая ему титулы, надеясь добиться мира. Вельможи были заняты выборами нового короля вместо умершего Владислава. Их не беспокоила судьба далекой провинции. В конце концов Вишневецкому пришлось бросить свою армию и отправиться в Варшаву, чтобы потребовать у загулявших панов помощи для несчастного населения Украины.
Страна по-прежнему была беззащитна перед казацкими бандами. Как река, вышедшая из берегов, разливались они по всей Украине, уничтожали города, грабили, жгли и убивали. Под ударами казацких сабель гибли и евреи, и поляки, в живых оставались только те, кто годился для невольничьих рынков. Гаремы татар пополнялись молодыми, красивыми женщинами.
Те, кому удалось спастись из Немирова, бросились в Тульчин. Тульчинская крепость стала убежищем и для них, и для жителей окрестных местечек, в городе собралось более десяти тысяч беженцев с имуществом. Казаков влекло еврейское богатство, татар — женщины и девушки.
Но взять Тульчин было нелегко. Крепость была хорошо оснащена, а укрывшиеся за ее стенами евреи знали, что значит попасть в руки казакам. Защитники крепости решили, что лучше умереть от голода или погибнуть в бою, чем сдать город.
В городе находился польский гарнизон в несколько сотен солдат. Евреи заключили с поляками союз. Реб Арон, глава тульчинской ешивы, и командир гарнизона Тверчинский скрепили подписями договор о том, что поляки и евреи будут сражаться до последнего человека, стоять плечом к плечу до последней капли крови, обороняя город от казаков.
Евреи собирались в синагогах, поляки в костелах, и все молились, чтобы Бог защитил от врага, и клялись в верности друг другу. «Друзья!» — обращались поляки к евреям, а те делились с ними едой, которую собрали, надеясь выдержать осаду до прихода помощи.
Поляки под командованием Тверчинского взяли на себя оборону крепости, поскольку больше, чем евреи, понимали в военной тактике и лучше умели обращаться с ружьями. Евреи — более многочисленные и при этом более стойкие, так как грозившая им опасность была куда серьезней, — взяли на себя оборону остальных частей города.
В крепости было турецкое оружие, вдоль стен возвели леса, подняли на них камни и все тяжелые предметы, которые удалось найти. У самых стен женщины поддерживали огонь под котлами с водой и маслом. Не раз евреи давали казакам подойти поближе, подтащить к стенам тараны, но тут же на головы осаждавших летел град камней и лился кипяток. Казаки отступали, оставляя под стенами тараны и тела погибших. И не раз евреи, как в давние времена защитники Иерусалима, выступали из города, презрев смерть, обрушивались на врага и заставляли его спасаться бегством.
Но запасы еды в Тульчине подходили к концу. Все, что осталось, поделили на равные доли между евреями и поляками. Сперва кормили детей, потом женщин. Мужчинам удавалось добывать пищу во время вылазок. Дозорные высматривали со стен стада овец и коров, защитники выходили из крепости, нападали на казачьи отряды, отбивали скот и угоняли в город, снабжая себя продовольствием.
Мендл, глава злочевской общины, тоже был среди осажденных. Он потерял сына, переплывая реку, он потерял невестку, которая ушла со старой Марусей неизвестно куда, но, как многие беженцы, смог с женой дойти до Тульчина. Мендл надеялся, что и Двойра с Марусей доберутся до Тульчина другим путем, но не нашел их в городе. Он был уверен, что Шлойме погиб от рук казаков, и жизнь потеряла для него всякий смысл. Мендл не хотел больше жить, только вера во Всевышнего не позволяла ему покончить с собой. Как многие из тех, кто утратил надежду на собственное счастье, Мендл продолжал сражаться за весь свой народ. Тульчинская община стала его ребенком, его Шлойме, его жизнью, его будущим. В ней черпал он силы, сражался за нее, не боясь смерти. Мендл хотел погибнуть за веру отцов, он первым устремлялся в битву, увлекая за собой других, поддерживая в них мужество.
