— Тише, Ерема, не плачь, ты хороший, сердце доброе у тебя. — Девушка погладила его по волосам, как хозяйка любимого щенка.
— Овечка моя белая, голубка моя, что ж ты, любимая, меня мучаешь? Сил моих нет, лучше бы умереть.
— Ты будешь жить, Ерема, ты такой молодой, сильный. Ты хороший, Ерема.
— Как мне жить, если я не знаю, когда ты станешь моей? Все откладываешь нашу свадьбу. Сохну по тебе, любовь точит мое сердце, как червь дерево. Скажи, мой ангел, когда мы дом построим, у какой реки, в какой стране?
— Уже недолго тебе ждать, Ерема, уже недолго, — сказала девушка с грустью.
— Скажи, когда?
— Ты же говорил, ты обещал, что не будешь меня мучить, потому что любишь меня.
— Хорошо, больше не буду спрашивать. Хочешь — скажи, не хочешь — не говори. Пусть моя душа страдает, пусть сердце болит, — сказал парень и уткнулся лицом в траву.
— Уже скоро, Ерема. Подожди еще чуть-чуть, уже скоро, — успокаивала его Двойра, гладила по волосам мягкой холодной ладонью, глядя куда-то вдаль.
Как зеницу ока берег Ерема Двойру, ходил за ней по пятам, словно верный слуга. Казаки смеялись над ним, и пошел слух, что не иначе как еврейка — колдунья.
Однажды Ерема, вернувшись из города, сказал:
— Всех евреев и ляхов перебили в Тульчине, ни одного не осталось.
— Откуда ты знаешь, Ерема? — спросила Двойра.
— Мужики в городе рассказали. Много еврейского добра привезли на ярмарку из Тульчина. Вот и я тебе что-то привез, моя красавица. У мужика для тебя купил. Шубу отдал ему за это.
И Ерема подал Двойре пару золотых башмачков.
— Говорят, евреи покупают такие своим невестам к свадьбе, еврейским девушкам такие нравятся. Вот и купил их тебе, моя любимая.
Двойра узнала башмачки. Ведь это их привез ей когда-то Шлойме из Люблина.
— Откуда они у тебя? — спросила она.
— У мужика на ярмарке сторговал. Он их у мертвого еврея взял в Тульчине. Говорит, еврей их в руках держал, прижимал к сердцу.
— Молодой был еврей или уже старый? — спросила Двойра.
— Не знаю, моя красавица, он мне не сказал. Но что ж ты так побледнела, моя голубка?
— Потом, потом скажу. Няня, где няня?
— Да что с тобой, мой ангел, что случилось? — перепугался парень.
— Все потом тебе расскажу. Скоро, Ерема, будет наша свадьба. Только этих башмачков я и ждала, скоро все кончится. Няня!
— Няня! — закричал Ерема. Маруся кормила кур в саду. Когда она прибежала, Двойра лежала без чувств.
— Что с ней? — спросил парень. Маруся увидела башмачки в руках Двойры.
— Господи, помилуй! — бросилась она на землю рядом с девушкой, обняла ее, прижала к себе.
Ерема стоял, ничего не понимая.
Глава 16
Золотые башмачки
Белые цветы наполнили вечерний сад медовым ароматом. В воздухе вспыхивали и гасли светлячки, чьи-то заблудшие души. В степи красными огоньками пылали маки. Сияли звезды, казалось, в воздухе плывут прозрачные, светящиеся фигуры, гости из дальних миров.
Двойра стояла в саду у костра, разложенного Еремой. В хате бряцала лира: старый странствующий музыкант пел для собравшихся крестьян. Слышались пьяные крики, плач, смех. В хате было свалено еврейское добро, которое гои награбили в Тульчине. Они делились, менялись, пили еврейское вино. А старик играл для них на лире.
Двойра, тонкая, как молодое деревце, стояла у костра, бубенцы на ногах позвякивали при малейшем ее движении. Она смотрела в небо, на звезды, и тихо говорила:
— Скоро я приду к тебе, мой муж, мой избранный. Я вижу, ты зовешь меня. Возьми меня к себе, мой муж, я по тебе тоскую.
Она видит светлое, голубое море. В нем плавают лодки, усыпанные звездами. Вот одна лодка приблизилась к берегу. Как светло! Там — Единственный, Вечный. За ней подплывают другие лодки, в каждой — еврейская семья. Двойра знает их всех. Она ищет и наконец находит его. Он ждет. Другие лодки уже уплыли, но он остался.
— Шлойме! — кричит Двойра. — Шлойме, я здесь! Я иду к тебе, я иду.
Двойра протягивает руки к небу.
— Кто там, с кем ты говоришь, моя красавица?
— Не трогай меня, я огонь, я сожгу тебя. Ты видишь, я огонь, ты сгоришь.
Ее глаза сверкают, на лице — мерцание звезд. Ее стройная, высокая фигура в белой накидке будто охвачена пламенем. Кажется, она и правда горит.
Ерема смотрит на Двойру и не может узнать. Ему чудится, он уже видел ее где-то, когда был ребенком, он пытается вспомнить, и вдруг его осеняет:
— Я знаю, кто ты! О, грешная моя душа!
Он падает перед ней на колени, как перед иконой.
— Прости меня, Господи! — Ерема уткнулся лбом в землю и зарыдал. — Теперь я знаю, только сейчас понял. Ты святая, я тебя в церкви видел, на иконе. Теперь я знаю! Сжалься надо мной, грешным человеком.
— Не бойся, Ерема, ты хороший, сердце у тебя доброе. Не бойся!
— Сжалься надо мной! — Парень вскочил на ноги и бросился в хату. — Казаки, Бог в саду, горе нам!
Мужики уставились на него, лира смолкла.
— Что с ним? — спросил кто-то.
Ерема плакал, как ребенок, он дрожал, указывая в сад:
— Там, там!
Крестьяне оцепенели. Потом один осторожно подошел к двери, выглянул:
— Где?
— Там, у костра. Не видишь? Смотри, смотри!
— Там твоя еврейка стоит. Какой еще Бог?
— Она с иконы сошла. Это Бог, я узнал.
— Она тебя совсем ослепила своим колдовством. Что еще придумал! Не греши.
— Я посмотрел ей в лицо и узнал. Это она на иконе, она святая.
— Пусть покажет, какая она святая.
— Чудо!
— Да, пусть сотворит чудо, тогда поверим. А нет — значит, колдунья твоя проклятая еврейка, сжечь ее надо.
— Правильно, сжечь. Совсем у казака разум отняла.
— Не грешите, молчите лучше! — Ерема повернулся к Двойре, издали поклонился ей, как иконе.
— Докажи им, пусть увидят, что я не ошибся. Пусть убедятся, что ты святая.
Не сразу ответила Двойра. Потом повернула к Ереме освещенное костром лицо:
— Позови няню, Ерема.
Но Маруся уже давно была здесь. Она лежала на траве, спрятав лицо в складках платья Двойры, и плакала.
— Пойди, няня, принеси мне золотые башмачки, — сказала девушка по-еврейски.
— Деточка, голубка моя, не надо. Что ты задумала?
— Я приказываю тебе, няня, принеси их сюда. Маруся ушла и вернулась с золотыми башмачками.
