И дядя Юда играл на скрипке. Оказывается, колхозники любят послушать и довольно-таки неплохо разбираются в музыке. Пальчики облизывали. Тогда на дядю Юду нашло вдохновение, и он сыграл про курицу.
Спрашивается, про какую курицу?
Он играл на скрипке про давнишнюю курицу, про курицу тех времен, когда наш город находился под пушечным огнем. Хозяйки всей улицы позапирали дома, и все спустились к реб Зелмеле в погреб. Вдруг его жене, тете Гесе, захотелось куриного бульону. Почему? В тесноте она смотрела на реб Ёхескла, резника, до тех пор, покуда ей не захотелось курятины. И вот она ловит курицу, резник вытаскивает халеф, и они выходят во двор, чтобы ее зарезать. Но тут на двор обрушился страшный огонь и выбил все стекла. Когда стихло, сосед постучался в погреб и позвал людей. Тетя Геся лежала спокойная и бледная, как будто ничего не случилось, возле нее — бородой вверх — голова резника, а он сам, резник, лежал на поваленном заборе, с халефом в руке.
Рядом стояла курица и философствовала.
* * *
Итак, с середины зимы дядя Юда стал колхозником с шарфиком на шее и с соломинкой в бороде. Он вполне освоился. Поглощенный работой, он всегда ходил по двору с топором — то тесал деревянный засов для дверей, то купал гуся, то готовил мазь против лишая на ляжке беременной колхозницы.
Как известно, колхозницы обычно беременны, потому что их мужья находятся постоянно на свежем воздухе. Так вот у них, у колхозниц, бывают лишаи, а дядя Юда знает разные мази и заклинания. Поэтому бабы так и липли к нему. Он лечил их на рассвете с заклинаниями:
Дзен добры, лишай!
Лишай, пропадай!
Все это происходило втайне, но непонятным образом дошло до двух комсомольцев «Красного плуга». Дела дяди Юды стали плохи. Ему было сказано: так, мол, и так, реб кум, знахари нам здесь не нужны…
К счастью, женщины за него заступились. Он обещал, что в дальнейшем будет заниматься исключительно своим делом — птицей, а беременными колхозницами — ни-ни.
Как раз к тому времени молочник привез из города подробные сведения о дяде Юде — о том, что он является Зелменовым, столяром и вдовцом, — и это поправило его репутацию. Главным образом пришлось по душе то, что он столяр.
Молочник, между прочим, передал дяде Юде письмецо от Цалки, в котором тот писал о своем здоровье и о том, что младшая дочь дяди Зиши, Тонька, — если отец ее помнит, — та, что уехала во Владивосток, стала там распутной. «Просто стыдно иметь такую в семье! И еще досаднее то, — писал Цалел отцу, — что сынок дяди Ичи, Фалк, тоже там вертится. Они пишут бесстыжие письма, и есть подозрение, что они поженились. Я просто убит этим, — писал он, — и не знаю, что мне делать».
Дядя Юда положил письмецо в карман — для надобности…
Молочник также передал ему устно, что бабушка Бася чувствует себя что-то не совсем здоровой (как ни странно, бабушка Бася все еще не умерла!).
Колхозники стояли вокруг дяди Юды и ждали, чтобы он сам рассказал о своем происхождении. Но дядя Юда все еще пытался отрицать, что имеет отношение к Зелменовым — он даже приводил доказательства, — но вдруг все это ему надоело, и он, рассерженный, пошел к своим птицам, хотя никто его не обижал.
С курами он успел сжиться как нельзя лучше. Говорят, он разговаривал с птицей, говорят также — и в это уже с трудом верится, — что однажды он даже играл перед ними на скрипке. Но примечательнее всего распространившийся повсюду нелепый слух, что у домашней птицы игра его имела успех и они просили «еще».
* * *
Зима. Иногда ночами бродит тощий волк по равнинам. Крестьяне уже приготовили для него волчью яму в поле, но он, этот волк, показывается только в середине ночи, у горизонта, подолгу рыщет среди снежных сугробов, а потом исчезает в запорошенном лесу.
«Красный плуг» лежит среди своих занесенных снегом садов и дышит хлевами, теплым навозом из-под широкогрудых коров, кислым запахом мокрых подойников.
Сияющая тишина стынет над далекими, сверкающими верстами.
Снег, снег и снег.
Дядя Юда иногда и в деревню заглянет. Там знают, что это новый колхозник, который играет на скрипке. Он прогуливается по селу, заложив руки за спину, и, близоруко щурясь, по-хозяйски заглядывает в крестьянские дворы. Дядя Юда здесь свой человек. Он даже успел найти себе товарища — старого крестьянина-гончара.
* * *
В теплой хате у синих оконцев сидят дядя Юда и гончар и беседуют о разных разностях.
— В Москве, — рассказывает дядя Юда, — уже делают живых кур из ваты.
— Враки, — говорит гончар.
— Машина такая есть, — продолжает дядя Юда.
— А душа у них из какой материи? — спрашивает гончар.
— Из электричества, — говорит дядя Юда.
— Таких кур я не пущу на свой порог, — говорит гончар.
— Ну и правильно, — отвечает дядя Юда.
Снег, снег и снег.
Дядя Юда и гончар — как две зимующие под снегом редьки. Они на редкость любят друг друга. Бывает, что гончар приходит к дяде Юде с ответным визитом, — тогда они садятся в курятнике и щупают кур…
Это хороший отдых.
Вообще, у дяди Юды дела пошли хорошо, и однажды, когда к нему пришел гончар, дядя даже широко улыбнулся. Это было странное зрелище: глаза закрылись, морщинки разбежались по всему лицу, он раскрыл рот и обнажил десну с торчащим в ней единственным зубом.
По этой улыбке видно было, что дядя Юда наконец нашел свое успокоение. Но к сожалению, ненадолго. Случилось несчастье, которое никто не мог предвидеть, и дядя Юда вдруг поседел за одну ночь.
* * *
В деревне была гулянка. Дядю Юду пригласили играть на скрипке. Гончар пришел в «Красный плуг», как всегда, помочь дяде приготовиться перед его выступлением, и они отправились в путь.
Друзья выглядели как два старых веника, впрочем, смеяться тут не над чем.
В этот вечер дядя Юда был в ударе. Его поставили на стол, и он играл. Играл так, что хватало за душу.
Потом выпили немного.
Гончар как только пригубит, так засыпает. А дядя Юда все играл. Деревенские парочки плясали, как всегда: сначала в доме, потом в сенях, потом черт знает где.
Дядя Юда играл с остервенением. Увидев, что в доме никого больше нет, он вышел играть на улицу.
Снег, снег и снег.
Снег светлее огня. Луна выплывает из-под снега. Тихо. Гладко выстроганные поля без единого пятнышка. Крест, а возле него на чистом снегу короткая, аккуратная тень. Одна звезда, крупнее и холоднее других, висит над застывшими полями.
Дядя Юда ступает, неуклюже вскидывая ноги, и все играет, играет и играет. Луна тяжелит шапку. Вдруг нога куда-то провалилась, все кругом вздрогнуло, перекувыркнулось, и он упал под снег.
