Дорогая Нюся! У нас пан Т. Казармы ликвидировали. Кажется, всех увезли на работы. Возможно, папа со своим немецким попадет в контору. Я умоляла его спрятаться. Он сказал, что немцы с работы его предупредят. Не знаю, как мы справимся. Бронек уже не встает.
Андя
Мне снилось, что я в казарме и хожу на цыпочках, хотя везде пусто. Там, где маме вырвали зубы, я увидел деда. Он стоял в австрийском мундире с медалью и саблей и разговаривал с Господом Богом.
«Позаботься о них, — просил он. — Я уже не могу. За это я не стану прятаться».
«Дедушка! — крикнул я. — Тебя убьют, если ты не спрячешься!»
«Тихо! Из-за тебя я не слышу, что он говорит».
Испугавшись, я закрыл глаза.
«Застегни рубашку, тесемку видно», — сказал дедушка.
Я открыл глаза. На подстилке отец говорил матери:
— Может, папа уже не мог ничего сделать?
— Папа бы нас не оставил.
Я завидовал тем, кто умер до войны. После возвращения отца из Ворохты к нам привезли его мать, больную диабетом. Лежа в высокой кровати на блестящих металлических ножках, бабушка Миня читала книги, которые мама приносила ей из библиотеки. Она слепла. Однажды отложила очки с толстыми стеклами на тумбочку и сказала, что уже ничего не видит. С тех пор отец читал ей вслух. Она умерла, когда он был в санатории. Я этого не видел, потому что был тогда на Волянке у дедушки с бабушкой, но представлял себе, как бабушка Миня, протянув на прощание руку, медленно падает на подушки, а ее душа отлетает на небо. Мама говорила, что бабушке Мине посчастливилось, потому что она умерла в своей постели.
Теперь смерть была страшной. Пьяная, как пан Грач, она убивала всех, до кого могла добраться. Кричала и била. После войны смерть снова будет прекрасной. Но не для нас! Отец вот-вот умрет. (Я никогда не видел покойников.) Хирнякова убежит. Мы останемся на чердаке одни. Морфий.
Принесли записку от Нюси. Она писала, что теперь они с мамой совсем одни на свете. Она не хочет жить без сестры. Она убьет себя, если мама не зайдет к ней хоть ненадолго. Она пришлет за ней Мошека, который с ними прячется. Мошек придет в четверг ночью.
Мать пригладила черные как смоль волосы. Она пойдет к Нюсе, проведет с ней самое большее два дня, а на третий день вернется. Ей просто хочется посмотреть на Нюсю. Она ее давно не видела. Меня брать с собой она не собиралась. Я заподозрил, что она хочет убежать одна. Отец молчал. Может, боялся, что раскашляется, если что-нибудь скажет?
* * *
Мошек пришел в четверг, но под утро.
— Не опасно идти днем? — Мать надела туфли на босые ноги.
— Иди, — прохрипел отец.
Я подумал, что никогда больше ее не увижу. Встал и, чтоб не упасть, схватился за балку над подстилкой. Голова у меня кружилась.
— Я тут не останусь!
— Успокойся, — сказала мать.
— Возьми его, — сказал отец.
— Он туда не дойдет.
Мошек приблизился к подстилке.
— Не беспокойтесь. Я понесу его на закорках.
— Спасибо, — сказал отец.
Мать упала на колени и схватила его за руку.
— Я только посмотрю на Нюсю и вернусь.
— Андя, береги себя.
— Я вернусь в воскресенье.
— Да.
В колодце
Я сидел на Мошеке верхом, как на коне, обеими руками обхватив его за голову. Он шел быстро, и мать почти бежала с ним рядом. Люди еще спали. На улицах было пусто. Огромное красное солнце светило нам прямо в глаза. Я чувствовал, как его лучи согревают мне лицо.
— Только бы выйти из города, — сказал Мошек. Домов становилось все меньше. Над покрытыми росой садиками поднимался пар. Наконец город скрылся за холмами, и мы вышли на открытое пространство, где, кроме травы и деревьев, ничего не было. Дорога вела вдоль леса, где в случае чего можно было спрятаться. Лоб Мошека взмок от пота. Я вытирал ладони о рубашку.
Я боялся, что на этот раз нас схватят. Сколько может везти? Разве что Господь Бог принял жертву деда. Но можно ли было безнаказанно оставить умирающего отца? Бабушку Миню взяли на небо. А куда денусь я?
Мы услышали далекий гул самолета.
— Русские! — задрал голову Мошек.
— Почему они остановились под Тарнополем? — спросила мать.
— Скоро двинутся дальше.
Мы вошли в лес. Мошек опустил меня на землю. Пока они с матерью не сели рядом, я не сводил с них глаз.
— Что слышно в колодце? — спросила мать.
— Куба пишет книгу.
Мать широко раскрыла глаза.
— Вы не знали, что он пишет?
— О чем?
— О нас.
Опять раздался рев самолета. Я лежал на животе, и перед глазами у меня покачивались высокие стебли травы. Вдруг земля задрожала, как будто на нее упало что-то тяжелое. Издалека донесся грохот — так гремело, когда русские взорвали электростанцию.
— Бомба! — крикнул Мошек.
Когда все стихло, Мошек посадил меня на плечи, и мы пошли дальше по опушке леса. Смеркалось, и вскоре между деревьев сгустилась темнота. Теперь нас никто не мог увидеть. Покачиваясь на Мошековых плечах, я плыл высоко над землей. Пахло лесом, ноги по траве шагали бесшумно. Должно быть, я заснул. Потому что проснулся в яблоневом саду. За деревьями в окне хаты горела свеча.
— Мы на месте, — сказал Мошек.
— Наконец-то! — донесся откуда-то из-под земли женский голос.
— Нюся! — крикнула мать.
— Андя! — отразился от воды тетин голос.
Мошек взял меня за запястья, пронес над головой и стал опускать вниз. Запахло мхом. Подо мной была вода. Кто-то схватил меня за ноги.
— Давай! — раздался голос Кубы.
Мошек отпустил мои руки, и Куба втянул меня в колодец. Я упал на Нюсю, лицо у нее было мокрое. Потом спустилась мама. Нюся бросилась к ней. Они обнимались и плакали.
Мы были под землей.
Днем было жарко. Обливаясь потом, мы сидели или лежали на глине, сквозь которую просачивалась вода. Все пронизывал резкий запах земли и корней.
Нюся сидела, прислонившись к стене, в лифчике, белой сорочке и трусах. Мне было интересно, как она выглядит, но лица ее рассмотреть я не мог. Через щели между камнями внутрь проникало только несколько узких лучиков света, в которых кружились пылинки. Вокруг было черно. Я видел только то, на что падал луч. Зеленый глаз между закрывающих лицо пальцев или белый зуб в полуоткрытом рту.
Куба, прислонившись к камням, писал что-то в тетради под лучом света. Рядом лежали жестяные коробки от кинофильмов, куда он прятал тетради для защиты от влаги. Огрызок карандаша точил перочинным ножом.
