Игра японца выходит за пределы понятий «игра», «соревнование», «развлечение» — она становится искусством, в ней чувствуется тайна и благородство старины. Титул мастера Сюсая — Хонинобо — происходит от названия башенки в киотском монастыре Дзюккодзи. По традиции мастер Сюсай тоже стал буддийским священником и в память первого Хонинобо, мирское имя которого было Санса
[31]
, а духовное — Никкай, в день его трехсотлетия принял духовное имя Нитион. Играя с американцем, я все время чувствовал, что в его стране го не имеет корней.
Говоря о корнях, надо сказать, что го, как и многое другое, пришло в Японию из Китая, но по-настоящему развилось лишь в Японии. Искусство игры го в Китае и сейчас, и триста лет тому назад не идет ни в какое сравнение с японским. Го углубилось благодаря Японии. Немало культурных ценностей пришло к нам из Китая уже в совершенном виде, но в отличие от них игра в го достигла совершенства только в Японии. Го развивалось уже в новое время, после того как феодальное правительство в Эдо взяло игру под свое покровительство, хотя японцы научились ей тысячу с лишним лет назад. Это означает, что и в Японии дух го долгое время не развивался. В Китае игра в го считалась игрой небожителей, в ней скрывалось нечто божественное. Но догадка о том, что триста шестьдесят одно пересечение линий на доске объемлет все законы Вселенной, божественные и человеческие, родилась в Японии. История игры в го показывает, как Япония, заимствуя за границей какую-нибудь новинку, вдыхает в нее свою жизненную силу и превращает в истинно японское явление.
У других народов такие игры, как го или сёги, не входят в традицию. Вряд ли где еще возможна партия продолжительностью в три месяца, когда чистое время, отведенное на нее, составляет 80 часов. Игра в го, подобно театру но и чайной церемонии, стала составной частью японской традиции.
В Хаконэ я слышал рассказы о поездке мастера Сюсая в Китай. Их главным содержанием было где, с кем и с каким счетом прошла игра, и поэтому я решил, что в Китае есть довольно сильные игроки.
Когда я спросил:
— Значит, сильный китайский игрок играет примерно в силу японского любителя? — мастер ответил:
— Э-э… равны ли они по силам? Пожалуй, те чуть-чуть послабее… как наши любители… ведь в Китае нет профессионалов…
— Но если японские и китайские любители играют на равных, то, появись в Китае профессионалы, задатки ведь скажутся?
— Право, не знаю…
— Им есть на что надеяться?
— Пожалуй, но вряд ли это произойдет быстро…
[32]
Впрочем, у них есть очень сильные игроки, к тому же они любят играть на деньги.
— Но все же способности к го у них есть?
— Наверное, раз появляются такие игроки, как У Циньюань.
Я как раз собирался в ближайшие дни навестить У Циньюаня, игрока шестого дана, разобраться с его помощью в положении на доске, которое возникло в последней партии, а также познакомиться с его комментариями. Я хотел добавить их к моему репортажу.
Этот выдающийся человек родился в Китае, живет в Японии и в каком-то смысле олицетворяет собой «щедрость Неба», то есть везение. Талант У Циньюаня расцвел только после того, как он приехал в Японию.
Вообще говоря, в истории было немало примеров того, как выдающиеся в каком-нибудь виде искусства люди, уроженцы соседних стран, получили признание в Японии. В наши дни блестящий пример тому — У Цинь-юань. Его талант, который в Китае наверняка бы заглох, был воспитан, взлелеян и тепло принят в Японии. Талантливого мальчика «открыл» один японский профессионал во время туристической поездки по Китаю. Мальчик учился играть по японским учебникам. Иногда казалось, что в этом подростке проблескивает китайское понимание го, гораздо более древнее, чем японское. Словно мощный источник света, погруженный в глубокую грязь, У был гениален от природы. Если бы он с детства не получил возможности шлифовать свое мастерство, талант его не развился бы и в конце концов погиб.
Вероятно, и сейчас в Японии есть немало нераскрывшихся талантов. У отдельного человека и у нации судьба таланта бывает схожей. Немало духовных сокровищ ярко блистали в прошлом у того или иного народа, а ныне пришли в упадок. Наверняка много есть и такого, что на протяжении всей истории остается скрытым, а проявится разве что в будущем.
29
У Циньюань лечился в то время в санатории в Фудзими, к западу от горы Фуд-зи. После каждого игрового дня в Фудзими направлялся из Хаконэ журналист газеты «Нити-нити сам-бун» Сунада и записывал комментарии У к сделанным ходам. Я вставлял их в свои газетные репортажи. «Нити-нити самбун» обратилась за комментариями к У Циньюаню, потому что он, как и Отакэ, резко выделялся среди молодых профессионалов. Оба соперничали друг с другом и по силе игры, и по своей популярности.
У Циньюань заболел от перенапряжения в турнирах. Кроме того, он тяжело переживал войну между Китаем и Японией и даже написал очерк, в котором мечтал поскорее встретить день мира, когда японские и китайские ценители прекрасного смогут вместе поплыть в одной лодке по озеру Тайху. В санатории он читал китайские классические труды: «Шуцзин», «Зеркало бессмертных» и сочинения Лю-цзы
[33]
. В 1936 году он приезжал в Китай под своим китайским именем, японцы зовут его Курэ Идзуми.
Когда я приехал из Хаконэ в Каруидзава, уже начались летние каникулы; несмотря на них, в этом курортном городке находились студенческие отряды, проходившие военную подготовку. Нередко слышалась стрельба. Больше двадцати человек из числа знакомых мне литераторов были мобилизованы в армию, которая готовилась к захвату Ханькоу.
Я не попал в число мобилизованных, но и находясь в стороне от военных дел сообщал в своих очерках, что с давних пор в военное время игра в го приобретала особую популярность; существует немало историй о военачальниках, игравших в перерывах между сражениями в го; писал о том, что японский «путь воина» — бусидо — духовно переплетается с искусством, причем и то, и другое гармонично сочетается с синтоистским мировоззрением, а игра в го является прекрасным символом этого единства.
18 августа в Каруидзава по моему приглашению приехал Сунада, и мы с ним отправились из Коморо по железнодорожной ветке Комисэн. В поезде кто-то из попутчиков рассказал, что в горах у подножия Яцугатакэ ночью на железнодорожное полотно выползло множество каких-то насекомых, вроде сороконожек. Колеса поездов давили их и скользили, буксуя, словно по маслу. Вечером того же дня мы уехали с ночевкой на горячие источники Саги в Камису-ва, а на следующее утро отправились в Фудзими к У Циньюаню.
