Когда Уормолд поравнялся со стулом, на котором сидел доктор, тот сказал:
— Не ходите туда, мистер Уормолд.
Он говорил громко; слова его дрожали в загроможденном витринами холле, привлекая всеобщее внимание.
— Как поживаете, Гассельбахер?
— Я оказал: не ходите туда.
— Слышу!
— Они собираются вас убить, мистер Уормолд.
— Откуда вы знаете, Гассельбахер?
— Они хотят вас там отравить.
Кто-то из приглашенных остановился и стал смотреть на них с улыбкой. Один американец спросил:
— Да неужели тут так уж плохо кормят?
Все рассмеялись.
Уормолд сказал:
— Уйдите отсюда, Гассельбахер. На вас все смотрят.
— Вы все-таки пойдете?
— Конечно; я ведь один из ораторов.
— У вас есть Милли. Подумайте о ней.
— Не бойтесь за Милли. Я вернусь целым и невредимым, Гассельбахер. Ступайте.
— Хорошо, но я хотел вас удержать, — сказал доктор Гассельбахер. — Я буду ждать вашего звонка.
— Я позвоню вам из дому.
— Прощайте, Джим.
— Прощайте, доктор.
Уормолд оторопел, услышав, что доктор Гассельбахер назвал его Джимом. Он вспомнил, как не раз подумывал в шутку: только сидя у его смертного одра и отказавшись от всякой надежды, доктор Гассельбахер назовет его по имени. Его вдруг охватили страх, одиночество, тоска по родине.
— Уормолд, — произнес кто-то за его спиной.
Он обернулся. Перед ним стоял Картер из фирмы «Ньюклинерс», но для Уормолда в этот миг Картер был английской землей, и английской спесью, и английской пошлостью — всем тем родным и надежным, что заключалось в самом слове: Англия.
— Картер! — воскликнул он, словно Картер был тем человеком в Гаване, которого ему больше всего хотелось встретить; и в этот миг так оно и было.
— Чертовски рад вас видеть, — сказал Картер. — Не знаю здесь ни души. Даже моего… даже доктора Брауна.
Трубка и кисет оттопыривали его карман; он погладил их, словно надеясь обрести бодрость в этом привычном жесте, может быть, он тоже испытывал сейчас тоску по родине.
— Картер, познакомьтесь с доктором Гассельбахером, это мой старый друг.
— Здравствуйте, доктор. — Картер сказал Уормолду: — Искал вас вчера вечером по всему городу. Никак не могу попасть в те злачные места, о которых вы говорили.
Они вместе вошли в банкетный зал. Трудно было объяснить, почему Уормолд испытывает такое доверие к своему соотечественнику, но с той стороны, с которой шагал Картер, он чувствовал себя в безопасности.
В честь генерального консула банкетный зал был украшен двумя большими флагами Соединенных Штатов, а маленькие бумажные флажки указывали, как в ресторане аэровокзала, места представителей различных стран. Во главе стола красовался швейцарский флажок — там должен был сидеть президент, доктор Браун; был тут даже флажок Монако — он стоял против места монакского консула, одного из крупнейших экспортеров сигар в Гаване. В знак уважения к августейшему бракосочетанию
[43]
, его посадили справа от американского генерального консула. Когда Уормолд и Картер вошли в зал, гостям разносили коктейли, и к ним сразу же подошел официант. Показалось ли это Уормолду или же официант и в самом деле так повернул поднос, что последний оставшийся на нем «дайкири» оказался как раз под рукой у Уормолда?
— Нет. Не хочу, спасибо.
Картер протянул руку, но официант уже двинулся к служебному выходу.
— Может, вы предпочитаете сухой «мартини», сэр? — спросил чей-то голос.
Он повернулся. Это был метрдотель.
— Нет, нет, я не пью коньяк.
— Шотландское виски, сэр? Херес? «Дедушкин коктейль»? Что вам угодно?
— Я сегодня не пью, — сказал Уормолд.
Метрдотель отошел к другим гостям. Уормолд подозревал, что это его агент дробь семь; не странно ли, если по иронии судьбы он окажется и его убийцей? Уормолд оглянулся, но Картера уже не было: он отправился на поиски доктора Брауна.
— Пейте, что дают, — произнес чей-то голос с шотландским акцентом. — Моя фамилия Макдугал. Кажется, мы сидим рядом.
— Мы с вами, по-моему, прежде не встречались?
— Я принял дела от Макинтайра. Вы, конечно, знали Макинтайра?
— Ну да, еще бы.
Сплавив такую мелкую сошку, как Картер, швейцарцу, торговавшему часами, доктор Браун обходил теперь зал вместе с американским генеральным консулом, представляя ему самых важных гостей. Немцы держались обособленно; как и подобало, они сгруппировались у западной стены зала; они кичились мощью немецкой марки, как дуэлянты своими шрамами; национальное чванство, которое пережило даже Бельзен, питалось теперь высоким курсом западногерманской валюты. Интересно, не один ли из них выдал доктору Гассельбахеру тайну этого банкета, подумал Уормолд. Выдал? Так ли? С помощью шантажа они могли заставить доктора снабдить их каким-нибудь ядом. Ну что ж, ради старой дружбы он выбрал что-нибудь безболезненное, если только есть такой яд, который не причиняет боли.
— Вы меня послушайте, — говорил мистер Макдугал с неукротимой энергией шотландца, пляшущего джигу, — лучше выпить, не откладывая. Больше вы ничего не получите.
— Но вино, наверно, будет?
— Взгляните на стол. — Возле каждого прибора стояли маленькие бутылочки с молоком. — Разве вы не прочли в пригласительном билете? Это обед-ассорти, по-американски, в честь наших великих американских союзников.
— Ассорти?
— Приятель, неужели вы не знаете, что такое ассорти? Вам суют под нос всю еду сразу, и все на одной тарелке — жареную индейку, клюквенное варенье, сосиски, морковь, мелко наструганный картофель. Терпеть не могу картофель по-французски, но, когда подают ассорти, выбирать не приходится.
— Выбирать не приходится?
— Ешь, что дают. Это и есть демократия.
Доктор Браун пригласил гостей к столу. Уормолд надеялся, что их рассадят по национальностям и Картер окажется рядом, но слева от него сел незнакомый скандинав, который мрачно уставился на свою бутылочку в молоком. Уормолд подумал: «Ну и здорово же все подстроено! Ведь и до молока опасно дотрагиваться». А вокруг стола уже сновали официанты, разнося краба по-мавритански. Тут он с облегчением заметил, что Картер сидит напротив. Даже его вульгарность казалась сейчас Уормолду якорем спасения. На него можно было положиться, как можно положиться на английского полицейского, — ведь знаешь наперед каждую его мысль.
— Нет, — сказал Уормолд официанту, — краба я не хочу.
