— Стойте!
— Что вам угодно?
— Я хочу знать, куда девалась моя тарелка.
— Что вы, сэр? Какая тарелка?
— Вы очень беспокоились, чтобы моя тарелка не досталась кому-нибудь другому.
— Не понимаю.
— Вы знали, что еда была отравлена?
— Вы хотите сказать, сэр, что пища была несвежая?
— Я хочу сказать, что еда была отравлена, а вы изо всех сил старались спасти жизнь доктору Брауну. Но отнюдь не мне.
— Простите, сэр, я не понимаю. Я занят. Извините.
По длинному коридору, который вел на кухню, несся собачий вой — негромкий, отчаянный вой, прерывавшийся пронзительным визгом. Метрдотель крикнул: «Макс!» — и побежал по коридору совсем по-человечески. Он распахнул дверь на кухню.
— Макс!
Такса, скорчившись, лежала под столом; она подняла грустную морду и через силу поползла к метрдотелю. Человек в поварском колпаке сказал:
— Он ничего здесь не ел. Ту тарелку мы выбросили.
Собака свалилась у ног метрдотеля, как груда требухи.
Метрдотель опустился рядом с ней на колени. Он повторял: «Max, mein Kind. Mein Kind»
[46]
. Черное тело на полу выглядело продолжением его черного фрака; собака не была плотью от плоти его, но они вполне могли быть выкроены из одного куска сукна. Вокруг теснилась кухонная прислуга.
Черный тюбик вздрогнул, и из него, как зубная паста, полез розовый язык. Метрдотель погладил собаку и поднял взгляд на Уормолда. Глаза, в которых блестели слезы, укоряли его в том, что он стоит здесь живой, а собака околела; в душе Уормолда шевельнулось желание извиниться, но он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он бросил взгляд назад — черная фигура стояла на коленях возле черной собаки, над ними, весь в белом, склонился шеф-повар, а рядом, словно плакальщики возле свежей могилы, застыла кухонная прислуга; они держали мочалки, кастрюли и тарелки, точно венки. «Моя смерть, — подумал он, — была бы куда менее торжественной».
— Я вернулся, — сказал он Беатрисе. — И не пал в бою. Я вернулся победителем. Пала собака.
4
Капитан Сегура сказал:
— Хорошо, что вы одни. У вас ведь никого нет?
— Ни души.
— Надеюсь, вы не возражаете? Я поставил двоих полицейских у двери, чтобы нам не помешали.
— Как это понять — я арестован?
— Что вы! Конечно, нет.
— Милли и Беатриса ушли в кино. Они будут удивлены, если их не пустят домой.
— Я задержу вас очень ненадолго. У меня к вам два дела. Одно — важное, другое — пустая формальность. Можно начать с главного?
— Пожалуйста.
— Я хочу, мистер Уормолд, просить у вас руки вашей дочери.
— Неужели для этого нужно ставить часовых у дверей?
— Так удобнее — нас никто не побеспокоит.
— А вы уже говорили с Милли?
— Я никогда бы себе этого не позволил, не поговорив предварительно с вами.
— Надеюсь, даже по здешним законам, вам необходимо мое согласие на брак?
— Этого требует не закон, а простая вежливость. Можно закурить?
— Прошу вас! Скажите, ваш портсигар действительно из человеческой кожи?
Капитан Сегура рассмеялся.
— Ах, Милли, Милли. Вот насмешница! — Он прибавил уклончиво: — Неужели вы в это верите, мистер Уормолд?
Может быть, он не любил врать в глаза; вероятно, Сегура был верующим католиком.
— Она слишком молода для замужества, капитан.
— У нас в стране рано выходят замуж.
— Я уверен, что ей еще не хочется замуж.
— Но вы могли бы повлиять на нее, мистер Уормолд.
— Вас тут зовут Кровавым Стервятником?
— На Кубе это лестное прозвище.
— Да, но положение у вас непрочное. Вы, видно, нажили немало врагов.
— Я кое-что скопил и могу обеспечить мою вдову. В этом смысле мое положение куда надежнее вашего, мистер Уормолд. Ваше дело вряд ли приносит вам большой доход, а ведь оно в любую минуту может быть прикрыто.
— Прикрыто?
— Я уверен, что дурных намерений у вас нет, но вокруг вас все время что-то случается. Если вам придется спешно покинуть страну, разве не лучше оставить дочь хорошо пристроенной?
— А что случилось, капитан Сегура?
— Разбилась машина — неважно, как это произошло. Было совершено покушение на бедного инженера Сифуэнтеса, друга министра внутренних дел. Профессор Санчес жаловался, что вы ворвались к нему в дом и угрожали ему. Ходят даже слухи, будто вы отравили собаку.
— Я отравил собаку?
— По-моему, это смешно. Но метрдотель гостиницы «Насьональ» говорит, что вы напоили его собаку отравленным виски. Зачем вам было давать собаке виски? Не понимаю. И он не понимает. Может быть, потому, что собака была немецкая? Ну, что вы на это скажете, мистер Уормолд?
— Да я просто не знаю, что вам ответить.
— Он был в ужасном состоянии, бедняга. Если бы не это, я бы его сразу выгнал — нечего морочить мне голову. Он говорит, что потом вы пришли на кухню позлорадствовать. Как это на вас непохоже, мистер Уормолд! А я-то всегда вас считал человеком гуманным. Прошу вас, скажите мне, что в этой истории нет ни капли правды…
— Собака и в самом деле была отравлена. Виски она выпила из моего стакана. Но предназначалось это виски для меня, а не для собаки.
— Кому же понадобилось вас травить, мистер Уормолд?
— Не знаю.
— Удивительная история. Еще хуже той, что рассказал метрдотель, но они опровергают друг друга. Никакого яда, видно, не было, и собака умерла своей смертью. Насколько я знаю, она была старая. Однако согласитесь, мистер Уормолд, вокруг вас все время случаются какие-то неприятности. А вы, часом, не один из тех мальчуганов, о которых я читал в английских книжках: сами-то они тихони, но подбивают на всякие проказы домового?
— Очень может быть. А вы знаете здешних домовых?
— Кое-кого знаю. Кажется, уже подошло время изгнать эту нечисть. Я готовлю докладную записку президенту.
— А я в ней буду упомянут?
— Не обязательно… Поверьте, мистер Уормолд, я скопил приличную сумму. Если со мной что-нибудь случится, Милли сможет жить в достатке. А произойдет революция — мы проживем и в Майами.
— Зачем вы мне все это рассказываете? Ваше материальное положение меня не интересует.
— Но так принято, мистер Уормолд. Ну, а насчет здоровья — оно у меня превосходное. Могу показать врачебное свидетельство. И с потомством все будет благополучно. Не раз проверено.
