Вместо слов он взял ее ладонь и положил себе на грудь, прижав к сердцу. Она не знала, не могла знать, как много значит этот жест для него, всегда избегавшего прикосновений.
— Мне всегда было интересно…
— Что?
— Неважно, — она смущенно покачала головой.
— И все-таки?
— Что ты использовал.
— Использовал?
— Чтобы… ну, ты понимаешь. Пока я была в спальне, ждала тебя. Мне всегда хотелось знать, что ты использовал, чтобы возбудить себя.
— А, — он тихо засмеялся. — Я использовал тебя.
— Меня?
— Когда мы пришли туда первый раз, на тебе был тонкий розовый топик под тем дурацким костюмом.
— Прошу прощения.
— Ты надела деловой костюм, который демонстрировал твое желание казаться серьезной. Ты хотела выглядеть коллегой по работе, а не женщиной. Но это не сработало, потому что для меня ты все равно была женщиной, с которой мне хотелось заняться любовью. Особенно топик. Примерно такого же цвета, как этот халат.
— Я помню.
— И поэтому для того, чтобы возбудиться, я думал о твоей груди под топиком, нежной и теплой. Представлял, как мои ладони забираются под ткань и касаются твоей груди. И это срабатывало.
— Всего лишь?
— Ну, может, пару раз я представлял, как трогаю языком твой сосок, — улыбнулся он, не испытывая никакого раскаяния. — А после того раза я просто думал о тебе, как ты лежишь, такая строгая выше пояса и голая внизу, и ждешь меня. Всегда срабатывало. Конечно, в последний раз все было по-другому.
— Да.
Он коснулся ее губ тыльной стороной пальцев.
— Труднее всего мне было позволить тебе уйти и вернуться к нему.
— Мне кажется, он догадался, что в тот день что-то произошло. Что-то, что потрясло меня. Когда я вечером вернулась домой, он странно себя вел. Я была не в своей тарелке, и он это понимал. Почти что дразнил меня.
Немного отодвинувшись, она легла на спину, и ее взгляд уперся в потолок.
— Я начала понимать, что все это ты, ребенок, все остальное — это наказание, которое придумал для меня Фостер за то, что я была за рулем в тот день, когда он пострадал.
— Как он мог обвинять тебя? Это был несчастный случай.
— Все так, Грифф. Но он не верил в случайности. Ты должен понять, что у него был навязчивый невроз. Он все делал в определенной последовательности и определенным образом. Никаких отклонений. Он был убежден, что любое изменение порядка вещей ведет к катастрофе.
В тот вечер он хотел сесть за руль, потому что привез нас туда. Но я сказала, что он выпил больше меня. Я нарушила порядок, и случившееся стало результатом моего поступка. Он никогда прямо не обвинял меня. Но мне кажется, он думал об этом. Должно быть, он затаил глубокую обиду, которая разъедала его.
Грифф был рад, что она это говорит. Ей нужно произнести это вслух — скорее ради себя, чем ради него.
— Я могла зачать ребенка, обратившись в клинику, при помощи донора. Фостер использовал свою болезнь как предлог, чтобы этого не делать. Но причина была не в этом. Теперь я понимаю. Я любила его всем сердцем, и он это знал. Наш брак был для меня священным и драгоценным. Я ценила его превыше всего. Поэтому он придумал способ ослабить наш брак, а может, вообще разрушить. Он понимал, как я отношусь к его плану. Я все время повторяла ему, что это неправильно, но он не принимал моих возражений. Он использовал мое стремление к успеху, привычку никогда не отступать перед трудностями. Теперь я вижу, как ловко он мной манипулировал. Он сознательно апеллировал к тому, что должно было заставить меня согласиться.
— А потом уложил в постель со мной. С отверженным, с человеком, которым нельзя восхищаться и которого нельзя любить.
— Нет, — она печально улыбнулась. — Тут ты ошибаешься. Он выбрал тебя потому, что ты был красивым, сильным и, вне всякого сомнения, мужественным. Твоё воздержание длилось пять лет. А моё два. Неужели каждый из нас не почувствовал бы влечения к человеку, который даёт то, чего нам так не хватало? Он хотел, чтобы нас влекло друг к другу. Особенно меня. Чтобы в глубине души я совершила измену, нарушила клятву, которую давала в церкви.
В ее словах была логика. Как и в изощренном плане Фостера Спикмена.
— После того, как ты забеременеешь, а я умру, тебя будет терзать чувство утраты и вины.
— Думаю, именно этого он хотел.
— Ты мне веришь? О том, как он умер? Полностью?
— Мне тяжело думать так о своем муже, Грифф, но я тебе верю. Твоя смерть была частью его плана. Идеальное наказание. При виде ребенка я каждый раз вспоминала бы о своем грехе. Мне не предъявили бы обвинение в неверности, но я всю жизнь расплачивалась бы за нее. — Она помолчала, а потом повернулась на бок, лицом к нему. — Мы втянули тебя в этот ужас. Прости.
— Ты меня никуда не втягивала, я ввязался в это добровольно, еще с меньшими сомнениями, чем ты. Польстился на легкие деньги. Много денег. Даже Родарт говорил, что такой жулик, как я…
— Родарт! — Она села и оттолкнула его. — Ты должен идти.
— Я не могу оставить тебя.
— Ты должен идти, Грифф. Со мной все в порядке. Но будет плохо, если ты останешься, вместо того чтобы искать Мануэло. Ты должен идти. И ты знаешь, что я права.
Грифф знал. Он с сожалением встал, потом наклонился и погладил ее по волосам.
— Ты уверена, что все будет нормально… там, — он указал на ее живот.
— Все будет хорошо.
— Не вставай. Попробуй поспать, — он коснулся губами ее губ. — Я вернусь, как только смогу, — пообещал он и отвернулся, чтобы не позволить себе изменить решение.
Дверь была открыта, и на пороге стояли Коуч и Элли.
— Какого черта ты делаешь в моем доме? — проревел Коуч своим громовым голосом, которым обычно отдавал команды с кромки поля.
36
Значит, так, сказал себе Родарт. Грифф Буркетт смог
(а) похитить Лауру Спикмен или
(б) уговорить ее уйти с ним из отеля. Он избежал ареста в ее особняке. Он ехал на неизвестной машине. В целом он был в достаточно хорошей форме, чтобы скрываться еще какое-то время, может быть, даже достаточное, чтобы оказаться очень далеко.
Тогда почему он воспользовался сотовым телефоном этой бабы Спикмен, понимая, что любой полицейский может отследить звонок и вычислить их местоположение? Конечно, Буркетт оказался достаточно умен, чтобы оставить телефон на стоянке у кинотеатра, но зачем он так рисковал?
На Буркетта это не похоже. Если только он не хотел сообщить что-то очень важное, что, как он считал, полностью снимет его с крючка.
Родарт просидел в машине на обочине федеральной автострады, пока не выкурил пол пачки — черт с тем, что он собирался бросать! — и только тогда понял, что Буркетт не притворялся. Его голос был взволнованным и уверенным. Буркетт считал, что Лавака-роуд в Итаске — это ниточка к Мануэло Руису, который, как он утверждал, случайно убил Фостера Спикмена. А это значит, что Буркетт невиновен.
