Должно быть, он не страдал самолюбием. В отличие от него во мне заструился поток, нет, — внутри разлилось море амбиций и надежды. Я дрожал от возбуждения и холодел, опасаясь упустить свой шанс. О боги! Я знал, чувствовал, что сумею поднять Муммаху. Я сгорал от желания выбежать на арену и сделать это. Сгорал, как тот куст, подожженный мной на потеху ребятишек племени арневи. Вне всякого сомнения, силенок у меня было побольше, чем у несчастного Турамбо. И если в процессе доказательства этой истины у меня порвется сердечная сумка, что ж, значит, пришел мой черед лечь в землю. Будь что будет. Там, у арневи, я хотел совершить благой поступок. Вместо него по неосторожности обрушил на лягушек весь груз слепой воли и непомерной амбиции. Я прибыл к арневи осененный светом, а ушел, закутанный тенями и тьмой, униженный, как никогда. Может, стоило поддаться своему предчувствию, когда зарыдала при встрече молодая женщина. Может, я должен был бросить мой пистолет и уйти в никуда и ждать, покуда соберусь с духом снова общаться с людьми. Мне так понравилось то племя и особенно старая полуслепая Виллателе, что захотелось сделать для них что-нибудь полезное. Это желание было искренним, глубоким, но сейчас представлялось всего лишь мелкой рябью на реке по сравнению с желанием, какое я испытывал, сидя рядышком с вожаком полудикого племени. Пусть эти варири хуже, грешнее жителей Содома и Гоморры, я не хотел упустить случай сделать, пока не поздно, добрый стежок на полотне своей судьбы. Турамбо, похоже, оказался слабым. Какая удача! Муммаха была моей. Мне хотелось сказать королю: «Позвольте попытаться. Думаю, что сумею это сделать», — но я не успел. Турамбо уже подошел к богине сзади и обнял ее за талию. Потом просунул голову к ней под мышки. Лицо его напряглось. Он боялся, что Муммаха опрокинется и задавит его. Но она уже вздрогнула, локоны закачались, как качается горизонт, когда стоишь на носу корабля. Создавалось впечатление, что Турамбо с корнем вырывает полузасохшее дерево. Он раскачивал старую даму сильнее и сильнее, но оторвать от земли не мог.
Зрители шикали и свистели. Наконец бедолага опустил руки. У него просто-напросто не хватило сил. Как ни противно сознаваться, я радовался его неудаче. «Пролетело, — думал я. — Ты мне в подметки не годишься. В этом нет ничего зазорного. Так распорядилась природа. Эй вы, посторонитесь! Идет Хендерсон! Дайте мне обнять Муммаху, и, ей-богу, я…»
— Мне жаль этого парня, — сказал я Дафу.
— Его неудачи следовало ожидать.
Я был взволнован до глубины души. Чувствовал, как бежит кровь по моим жилам, как прилила она к лицу, особенно к носу, и, казалось, она вот-вот хлынет из ноздрей.
— Сэр, — обратился я к королю. — Я хочу сказать… позвольте мне! Я должен…
Может быть, король что-то ответил, но я уже ничего не слышал. Передо мной в сухом и горячем воздухе появилась отделенная от туловища и оторванная ото всего мира голова человека, который допрашивал меня и кого король назвал Бунамом. Его лицо несло следы запутанного неисчерпаемого человеческого опыта. Я чувствовал напряженный ток крови в его венах. Боже святый! Человек заговорил, а я должен был беспрекословно слушать. Нахмуренные брови и напряженный голос свидетельствовали, что он вещает нечто важное. То, что мне давно известно. Безмолвная речь действительности, к которой я прислушивался всю жизнь, теперь доходила до меня полно и отчетливо. Проникала в глубину моего существа. Меня потрясло первое же слово: «Кукла!» Потрясло потому, что это была чистая правда. И правда обязывала меня выслушать все до конца.
«…и тем не менее ты — человек. Слушай. Внимай мне, шмук! Ты брел наудачу, слепец, но так было суждено судьбой. Не расслабляйся, братец, напрягайся из последних сил. Напряжение — это билет для проезда по жизни. А ежели вдруг сломаешься, слюнтяй, если носом хлынет кровь и ты до бесчувствия захлебнешься в ней, растратишь попусту жизнь, этот дар, данный тебе природой. Любое побуждение есть лишь звено в цепочке побуждений, что возникают из самой сути вещей. Тому, кто поддается побуждению, откроется наконец цель бытия. Откроется, хотя, быть может, не тебе…»
Сказав что должен был сказать, голос смолк.
Но я понял, зачем меня поселили туда, где был мертвец. Все подстроил Бунам. Ему нужно было посмотреть, сумею ли я поднять бога-истукана. Меня подвергли испытанию, которое я решил выдержать любой ценой. Когда я взвалил на плечи труп, мне показалось, что поднял свое собственное уснувшее тело. И все-таки я переборол отвращение и отнес мертвеца в ложбину.
И вот теперь он объявил результат. Я выдержал испытание на «отлично». Выдержал по всем статьям.
Извиняюсь за отступление, связанное с появлением головы.
— Я должен попытаться сделать это, — заявил я громко.
— Что сделать?
— Ваше величество, не расценивайте это как вмешательство иностранного гражданина во внутренние дела вашего племени варири, но я думаю, что мог бы перенести статую богини Муммахи. Мне искренне хочется оказать вам услугу, поскольку обладаю качествами, которые могут пойти на пользу делу. Признаюсь, моя попытка помочь арневи оказалась не слишком удачной. И все-таки…
Я с трудом сдерживал себя и не знал, насколько убедительно звучат мои слова.
На лице короля читались удивление и симпатия.
— Вы не слишком торопите события, мистер Хендерсон?
— Может, и тороплю, потому что не могу оставаться таким, каким был, и тем, где был. Либо поехать в Африку, либо спать без просыпу, третьего не дано. В идеале…
— О, идеалы меня весьма интересуют. Но что это такое — идеал, как по-вашему?
— Трудно сказать, ваше величество. Сие великая тайна есть. В идеале у каждого человека должен быть побудительный мотив, чтобы взяться за благое дело. Я всегда восхищался доктором Уилфредом Гренфеллом, буквально обожествлял его. По его примеру я был готов поспешить кому-нибудь на помощь, правда, не обязательно на скоростном средстве передвижения. Но это уже детали.
— Я это почувствовал в вас.
— Мне доставит удовольствие обсудить с вами позже проблемы интуиции. Но скажите: могу я проверить свои силы на Муммахе?
— Должен предупредить вас, мистер Хендерсон, ваше горячее желание может иметь определенные последствия.
Мне бы спросить, что он имеет в виду, но я доверял этому человеку и не предвидел никаких неприятностей. Мое желание было так велико, что я был готов самонадеянно кинуться в любую авантюру. Вдобавок улыбка короля наполовину убавила строгость предупреждения.
— Вы действительно убеждены, что сумеете это сделать?
— Позвольте мне попытаться. Это все, что я могу сказать. Позвольте обнять ее.
Я был не в состоянии разобраться в том, как король относится к моей просьбе. Предупреждением о последствиях он очистил свою совесть. Что еще ожидать от человека? Мне не терпелось взяться за Муммаху. Нетерпение объяснялось неоконченными делами прошлых лет («Хочу, хочу!»), ссорами с Лили, и гран-ту-молани, и цветным младенцем, которого принесла моя дочь, и котом, которого я хотел прикончить, и смертельным сердечным приступом мисс Ленокс, и сломанным зубом, скрипкой, лягушками…
