— Помните, великий Кеплер считал, что наша планета проснулась от спячки и научилась дышать? В известном смысле человеческий мозг похож на Всемирный разум: оба делают одинаковую работу.
Потом король принялся рассуждать о том, какое бесчисленное множество чудищ сотворило человеческое воображение.
— Я классифицировал их на определенные категории, о которых я уже говорил. Есть существа, любящие поесть, другие пребывают в страшных мучениях, есть неисправимые истерики, невозмутимые слоны и так далее. Какое разнообразие типов создают разные виды воображения! Какими красавцами и добряками мы бываем! Мы способны достичь верха человеческого совершенства. Мы близки к совершенству, мистер Хендерсон-Санчо.
— Я?
В ушах у меня еще звучал собственный рев. Умственные горизонты еще застилала пелена, правда, не совсем темная.
— Вы говорили о гран-ту-молани. Но как смотрится гран-ту-молани на фоне коров?
Он мог бы сказать «на фоне свиней».
Напрасно проклинать Ника Гольдштейна. Он не виноват в том, что еврей, что захотел разводить норок, а я — свиней. Судьба — сложная штука. Я задумал заняться свиньями задолго до того, как познакомился с Гольдштейном. Были у меня две породистые свиноматки — Эстер и Валентина. У обеих животы в крапинку и колкая, как иголки, рыжеватая щетина. Повсюду за мной ходили, ни на шаг не отставали. «Ты их только на дорогу к дому не пускай», — говорила Френсис. «Ты мне свиней не трогай, — заявил я тогда, — они стали частью меня самого».
Действительно ли эти умные животные стали частью меня самого? Я колебался. Может, спросить Дафу, не сказалось ли на мне свиное влияние? Я незаметно потрогал себе скулы. Они выделялись, как грибные наросты на стволах деревьев. Потом потрогал ресницы. У свиней ресницы бывают только на верхнем веке. В отличие от свиней у меня они росли и на нижнем, правда, реденькие и короткие. Мальчишкой я подражал Гудини — слышали о таком знаменитом фокуснике? Свесив с постели голову, старался поднять ресницами иголки с пола. Гудини это делал играючи. Удача не улыбнулась мне ни разу, и не потому, что ресницы были коротки.
С тех пор я сильно изменился. Мы все меняемся. Перемены в порядке вещей. Но почему они происходят? Дафу ответил бы, что так предопределено свыше.
Я потрогал себе нос, челюсти, ниже трогать не стал: я знал, что со мной произошло. Сплошная требуха. Вагон и маленькая тележка требухи. Туловище — будто цилиндр большого диаметра. Я даже дышать не мог без того, чтобы не хрюкнуть. Я посмотрел на короля умоляющими глазами. Тот услышал вибрацию голосовых связок у меня в гортани и спросил:
— Что за странные звуки вы издаете, Хендерсон-Санчо?
— На что они похожи, король?
— Трудно сказать. Будто свинья хрюкнула. Странно, вы столько сил положили, а выглядите на все сто.
— Неважно себя чувствую. И мне не удалось достичь совершенства.
— Вы работаете как сильный и самобытный человек, но воображение у вас порядком заблокировано.
— Это все, что вы видите?
— На то, что я вижу, смотрю со смешанным чувством. Вы проделали фантастические движения своим телом. У вас удивительно сочетаются разнородные, но равно неистовые силы. — Дафу вздохнул и улыбнулся: — Надеюсь, я не сказал ничего обидного? В любом начинании надо учитывать промежуточные факторы. Одни люди пропагандируют, другие подстрекают. Все мы разные. На нас оказывают влияние самые малые вещи и самые незначительные события. Да, чистый разум находится в состоянии постоянной работы. Но кому дано судить? Положительные и отрицательные элементы вечно конфликтуют друг с другом, и нам остается только наблюдать это с радостью или горечью. Иногда можно видеть прямое столкновение ангела и стервятника. У ангела сияет Око небесное, у стервятника глаза кровью наливаются. Человеческое лицо и человеческое тело — это книга, доступная науке и состраданию.
Я слушал короля, похрюкивая.
— Выслушайте меня дальше, Санчо, не прерывайте.
Подумав, что он скажет обо мне что-нибудь упоительное, я приготовился слушать.
— Развитие человеческого рода свидетельствует, что наши мечтания и надежды сбываются одни за другими. Впрочем, мечтания — не то слово. Именно потому, что они сбываются. Будучи в училище, в Малинди, я много читал о Булфиние, знатоке мифологии. В частности, его интересовала теория древних, что все сущее находится в состоянии полета. В самом деле, птицы летают, гарпии летают, ангелы летают. Дедал с Икаром тоже полетели. Вы из Америки прилетели в Африку. У всех человеческих достижений один и тот же источник — воображение. Воображение — движущая сила природы. Как не стремиться вырваться из земного плена? Воображение превращает желаемое в действительное, оно дает человеку силы, все меняет и возрождает: гомо сапиенс может стать тем, что он представляет. Дорогой друг, я рад, что вы здесь. Вы посланы мне небесами.
XIX
За дворцом находился заброшенный участок. Деревца там росли хилые. Цветы, пробившиеся сквозь каменистую почву, не имели запаха. Такие же цветы росли в моей комнате, комнате Санчо. Но служанки поливали их, и красные лепестки благоухали.
Каждый день я возвращался из львиного логова, оглушенный собственным ревом. Глотка болела, голова кружилась, глаза почти не видели, словно в них попала зола; колени подгибались от усталости. Только солнечные лучи помогали мне прийти в себя, как человеку, очнувшемуся после долгой изнурительной болезни. Вы знаете, какими бывают люди после длительного постельного режима. Они становятся чувствительными, сентиментальными, задумчивыми и слезливыми. Так и я. Подходил к цветам, наклонялся понюхать, жалостливо вздыхал. Штаны прилипли к телу. Волосы у меня отросли тонкие, густые, что у овец-мериносов, только черные. Мне приходилось то и дело поправлять из-за них шлем. Мой мозг, уже привыкший к переменам, вероятно, способствовал превращению меня в другого человека.
Окружающие знали, откуда я приходил, и, по-видимому, слышали, как я реву. Могло ли быть иначе? Если я слышал, как ревет Атти, значит, они слышали, как реву я. Под пристальными взглядами друзей и врагов я выбирался во двор и, чтобы успокоиться, принимался нюхать цветы. Запаха у них не было, зато какое разноцветье! Сзади подходил Ромилей — на тот случай если мне понадобится помощь. «Ромилей, — говорил я, — что ты думаешь об этих цветах? Они какие-то шумные».
После свидания с Атти я чувствовал себя заразным. Ромилей не захотел бросить меня. Поскольку я больше всего ценю в людях преданность, то сказал, что освобождаю его ото всех обязательств передо мной.
«Ты верный товарищ и заслуживаешь большего, чем потрепанный джип».
Я взъерошил его шевелюру и, кряхтя, поплелся к себе полежать. Все мои силы ушли в рычание. Казалось, будто из костей вытек мозг и они сделались полыми, как бамбук. Я лежал на боку, тяжело вздыхая и постанывая, с отвалившимся на подстилку животом. Мне представилось, что с головы до пят я и есть то самое до боли знакомое животное с крапинками на брюхе и сломанными клыками. Правда, сердце полнилось человеческими чувствами.
