Наконец до Азиния дошло, что спорить с кентурионом Черепом бесполезно.
– Ты командуешь, кентурион, – заявил он мрачно. – Но мои люди делать этого не будут. Мне это не нравится.
– Думаешь, мне нравится? – буркнул Черепанов. – У тебя есть земли, субпрефект? – Азиний кивнул.
– Двадцать югеров
[173]
и еще два югера виноградников. И еще производство кирпичное. С него, скажу тебе, моей семьи главный доход и проистекает…
– А тебе понравится, – перебил Черепанов, – когда такие вот громилы сожгут твои виноградники, фабрику кирпичную и вырежут семью?
– Этого не будет, – надменно заявил Азиний. – Моя земля в Италии, к востоку от Капуи. Варвары до нее не доберутся. Никогда.
– Они и до Рима доберутся, если с ними цацкаться! – рявкнул Черепанов. – Ладно, субпрефект. Вели своим людям выкопать наверху ров: сорок шагов в длину, десять – в ширину. Глубиной в пять локтей. Дерн срезать аккуратно. Он потом понадобится. С остальным мы сами справимся. Опцион!
– У меня есть для тебя работа. Гай, – сказал Черепанов старшему Ингенсу. – Грязная работа…
К полудню они закончили. На берегу не осталось ни одного германца. Никого и ничего. Никаких следов. Тысячное войско Федорикса попросту растворилось в воздухе.
В этом и состоял замысел Черепанова, который решил, что бесследное исчезновение такого числа людей произведет на их родичей куда больший эффект, чем просто поражение.
Впрочем, кое-что от войска Федорикса все-таки осталось. Помимо обычных трофеев. Это «кое-что» было сложено в большой мешок, который позднее три дня провисел в коптильне одного колбасника, которому за это заплатили аж двадцать динариев.
Естественно, Черепанов составил доклад по всей форме, велел переписать его начисто и отправить старшему кентуриону Феррату.
Спустя три дня он получил «ответ». В лагерь прибыла неполная турма катафрактариев, коим было приказано «сопроводить кентуриона-гастата Геннадия Черепа» в Рим, куда тому следовало прибыть «не позднее пятого дня Сатурналий»
[174]
, то есть не позднее двадцать второго декабря. А чтобы кентурион успел за оставшееся время преодолеть почти пять сотен миль, ему и сопровождающим предписывалось воспользоваться сменными лошадьми почтовой службы. То есть гонка предстояла еще та. И что ждало на финише – неизвестно.
С другой стороны, катафрактариям предписывалось «сопровождать» Черепанова, а не «доставить». Это слегка обнадеживало. И – Рим! Тот самый Великий Рим. Что таить, Геннадию очень хотелось на него поглядеть.
– Счастливчик! – с завистью сказал своему кентуриону Тевд Трогус. – Ты едешь в Рим!
– Подбери слюни, – ответил ему Черепанов. – Ты поедешь со мной!
– Да? – Декурион аж подпрыгнул от радости. – Виват Сатурналии!
И умчался собираться.
– Vol entem fata ducunt, nolentem trahunt
[175]
, – пробормотал Черепанов.
На следующее утро они выступили.
Мешок из коптильни колбасника они захватили с собой.
Часть четвертая
Римский орел
Sine dolore est vulnus quod ferendum est cum victoria
[176]
Глава первая
Рим
– Ты был прав, – с чувством произнес Черепанов. – Это великий город.
– О да! – Трогус расплылся в улыбке. – Центр мира!
Они прибыли в Рим через Фламиниевы ворота, а до этого больше двух миль ехали по дороге тысяч надгробий, памятников, монументов, склепов… Во всей империи обочины любой дороги, прилегающей к городу или поселку, служили кладбищем. Нет, не кладбищем – растянувшимся на мили мемориалом многовековой римской славы. Некоторые памятники были восхитительной красоты: башни, колонны, мраморные статуи; иные – попроще: «скромная» стела с барельефом под сенью пары кипарисов; встречались, впрочем, и простые плиты с профилем умершего и лаконичной эпитафией. Все время, пока они ехали по Италийскому полуострову, Черепанова не оставляло ощущение, что он движется по некоему огромному музею. И дело было не в том, что вокруг – третье столетие: к местному колориту он уже привык. Сходное ощущение у него возникало во многих европейских городах, живущих туризмом. Да и не только европейских. В том же Питере – тоже, если, скажем, пройтись от Конюшенной проходными дворами мимо Капеллы к Дворцовой площади. Но здесь это был не отрезок в полкилометра, и даже не исторический центр Праги или Вены. Сотни миль. При том, что все эти великолепные дороги, обрамленные тысячами памятников и статуй, с храмами на холмах и не менее великолепными виллами, – все это было не приманкой для туристов, а утилитарными транспортными артериями для практичных и прагматичных римлян. Что же касается могил, то по их количеству и роскоши надгробий можно было судить о величине и богатстве города еще до того, как впереди покажутся ворота. И хотя большая часть умерших находила успокоение не под щедрым южным солнцем, а в темных колумбариях римских катакомб, любой путник мог за десяток миль до ворот убедиться, что Рим – величайший из городов. А ведь вся эта роскошь придорожного некрополя создавалась, разумеется, вовсе не для того, чтобы поражать воображение варваров.
Только сейчас Черепанов начал по-настоящему понимать, что значит для римских граждан их прошлое. Все эти бесконечные склепы и памятники были символами не смерти, но вечной славы тысячелетнего города. Нынешние граждане Рима никогда не забывали о выдающихся заслугах предков. И говорили о временах Ромула, как современники Черепанова – о Петре Первом, о временах Юлия Цезаря – словно о временах своих дедов. А войны Траяна, случившиеся более века назад, для Тевда Трогуса, квирита
[177]
в пятнадцатом поколении, были примерно как война в Афгане – для самого Черепанова. Правда, в отличие от Афгана, те войны не привели к распаду империи, а расширили ее пределы и умножили славу. Уж если даже бесшабашный, не обремененный великими идеями и напрочь лишенный показного патриотизма парень вроде Трогуса ощущал себя в первую очередь гражданином Рима, то пресловутый Pax Romana, Римский Миропорядок, кое-чего стоил. И Черепанову было приятно ощущать себя частью этого Мира. И приятно было ощущать у себя на пальце золотое кольцо кентуриона, которое приравнивало его к сословию всадников, в то время как звание подполковника, да хоть генерала ВВС России, отнюдь не наделяло обладателя этого звания дворянским достоинством.
