— О, это как раз то, что мне нужно, — немного заплетающимся языком пробормотал я.
Я не разобрал, какая у нее квартира, потому что она не включила свет. Как только мы вошли к ней, она обняла меня и поцеловала. Поцелуй был восхитительным.
— Вы беззащитны, и я соблазняю вас, — засмеялась она.
Посмеиваясь, она повела меня за руку через темную гостиную в спальню. Тонкой полоски света из приоткрытой двери в ванную было достаточно, чтобы разглядеть большой письменный стол с грудой бумаг, туалетный столик и длинные, во всю стену, книжные полки Она подвела меня к кровати, повернула кругом и подтолкнула, так что я упал на спину.
— Остальное — уж моя забота, — сказала она. Если Эвелин в министерстве была так же деятельна, как в постели, то правительство не зря держит ее на службе.
— Сейчас, — пробормотала она, усевшись на меня сверху с раздвинутыми ногами и вставив мою трепещущую от вожделения плоть в свое лоно. Она стала раскачиваться взад-вперед, сперва медленно, потом все быстрее, запрокинув назад голову и опираясь сзади на вытянутые руки. В рассеянном лунном свете, отражавшемся от зеркала, ее пышные груди белели перед моими глазами бледными полутонами. Я обхватил руками, гладил и ласкал эти прекрасные груди, и она застонала. Потом всхлипнула, опять застонала, еще и еще, наконец громко, не в силах больше сдерживаться, закричала и блаженно обмякла.
Мгновение спустя я, словно со стороны, услышал собственный сдавленный стон невыразимого наслаждения. Эвелин обессилено скатилась с меня, растянулась на животе и затихла. Я вытянул руку и осторожно, почти бережно прикоснулся к влажному округлому плечу.
— Тебе не было больно?
— Дурачок, — фыркнула она. — Нет, конечно.
— Я боялся, вдруг…
— Неужто твои дамы молчат, когда ты их трахаешь?
— По-моему, да, — неуверенно промолвил я. И про себя подумал, что такие выражения они уж точно не употребляют. Должно быть, в министерстве юстиции принято называть все своими именами.
Она засмеялась, перевернулась на спину, потянулась к столику у кровати за сигаретами и закурила. Огонек спички осветил ее безмятежное лицо.
— Хочешь сигарету? — спросила она.
— Не курю.
— Долго проживешь. А сколько тебе сейчас?
— Тридцать три.
— Самый расцвет, — сказала она. — Чудесный возраст. Не вздумай уснуть. Давай поговорим. Выпить хочешь?
— А который час?
— Самое время промочить горло. — Она выбралась из постели и набросила халат. — Виски устроит?
— Вполне.
Она прошла в гостиную, шелестя халатом. Я взглянул на свои ручные часы. Раздевая меня, она сняла их и аккуратно положила на столик у кровати. Видно, очень аккуратная женщина. Светящийся циферблат показывал четвертый час ночи. Все в свое время, подумал я, сладко потянувшись в постели и вспомнив этот же час прошлой ночи: жужжание счетной машинки; пуленепробиваемое стекло конторки и сбежавшую по лестнице проститутку, просившую открыть ей парадную дверь.
Эвелин вернулась с двумя стаканчиками виски и села на краю постели. В полоске света, падавшей из ванной, резко очерчивался ее самоуверенный профиль. Помимо аккуратности, ей, как видно, было присуще и стремление к полноте ощущений.
— Очень хорошо, — выпив, сказала она. — И ты был хорош.
— Всегда оцениваешь своих любовников? — засмеялся я.
— Ты вовсе не мой любовник, Граймс. Я бы назвала тебя привлекательным молодым человеком с хорошими манерами. Вчера ты мне определенно понравился, и у тебя хватило мужества на короткое время заехать ко мне. Подчеркиваю, на короткое время.
— Понятно, — кивнул я.
— И тебе, наверное, неинтересно, да и я не собираюсь докучать тебе более подробными объяснениями.
— Ты ничего не должна объяснять мне. Вполне достаточно и того, что ночь была восхитительна.
— У тебя это не так часто случается?
— Откровенно говоря, нет, — рассмеялся я.
— Как на неоновой рекламе — ты, можно сказать, совсем не тот, на кого похож.
— На кого же я похож?
— Да на тех молодых людей, что играют злодеев в итальянских фильмах. Дерзких, порочных и бессовестных.
Ничего подобного во мне прежде не замечали. Наоборот, скорее указывали, что с виду я скромник. Или за эти дни я очень изменился, или же Эвелин Коутс смогла разглядеть мою скрытую сущность.
— Вскоре я вернусь в Вашингтон, — сказал я. — Позвонить тебе?
— Если у тебя не будет ничего лучшего.
— А ты захочешь увидеться со мной?
— Если у меня не будет ничего лучшего.
— Неужели ты такая жесткая, какой хочешь казаться?
— Жестче, Граймс, много жестче. Для чего же ты вернешься в Вашингтон?
— Возможно, ради тебя.
— Повтори еще раз, пожалуйста.
Я повторил.
— Ты хорошо воспитан. А может, ради чего-нибудь еще?
— Ну, допустим, — протянул я, обдумывая, как получше использовать удобный случай, чтобы получить нужную информацию, — я разыскиваю кое-кого.
— Кого же именно?
— Одного моего друга, пропавшего из виду.
— Здесь, в Вашингтоне?
— Не обязательно. В стране или даже за границей.
— Ты что-то чересчур таинственен, не находишь?
— Как-нибудь при случае все расскажу тебе, — заверил я, убежденный, что это никогда не произойдет, но довольный, что по счастливому стечению обстоятельств оказался в постели с женщиной, чья служба, в частности, связана с розыском скрывающихся людей. — Это частное, весьма деликатное дело. Как же мне все-таки заняться поисками друга?
— Есть много мест, куда ты можешь обратиться. Скажем, в налоговое управление, где найдется его адрес на последней декларации о доходах, которую он заполнял. Или в управление социального обеспечения, где имеются записи мест его работы. Данные о нем могут быть в управлении воинской повинности, но они, наверное, уже устарели. Наконец, загляни в ФБР. Правда, никогда не знаешь, что именно добудешь в этом заведении. И еще остается Госдеп. Все зависит от того, есть ли у тебя связи с нужными людьми.
— Найдутся, — сказал я, полагая, что нужные связи у тебя в кармане, когда там сто тысяч долларов.
— Возможно, тебе еще легче найти своего друга, если ты сам детектив или что-нибудь вроде этого.
— Что-то вроде, — уклончиво пробормотал я.
— В конечном счете все дороги ведут к нам, в Вашингтон. Здесь театральный форум нашей жизни. На представлениях все, за исключением избранных, стоят. Самые лучшие места заполнены актерами.
— И ты тоже актриса?
