— Вы весьма любезны, герр Штюбель, — отвечал Фабиан, — но у нас нет времени. Профессору Граймсу нужно в семь часов позвонить в Италию, а потом в Америку.
Штюбель прищурился и потер ладони, словно они у него вспотели. У меня сложилось впечатление, что ему явно не хотелось, чтобы куда-нибудь звонили.
— Могу я взглянуть? — сказал я, шагнув к картине на стене.
— Да, пожалуйста, — с готовностью согласился Штюбель, отойдя в сторону.
— У вас, конечно, есть документы на эту картину? — спросил я.
Штюбель на этот раз еще сильнее потер ладони:
— Конешно есть. Но не с собой. Они… они в моем доме… во Флоренции.
— Понятно, — холодно сказал я.
— Доставить их дело нескольких дней, — продолжал Штюбель. — Я поняль, мистер Фабиани что у вас мало время. — Он повернулся к Фабиану. — Вы говориль мне, что гаспадин уезжает в конце недели.
— Возможно, и говорил, но, честно говоря, не помню, — отозвался Фабиан.
— В любом случай — вот эта картина. Она сама говорит за себя, профессор.
Я подошел к картине и уставился на нее, слыша за спиной тяжелое дыхание Штюбеля. Намерение моего компаньона заставить немца поволноваться, очевидно, успешно осуществлялось.
После недолгого молчаливого изучения картины я покачал головой и обернулся.
— Я, конечно, могу и ошибиться, — рассудительным тоном начал я, — однако и после весьма поверхностного осмотра сказал бы, что это не Тинторетто. Может быть, картина его школы, но и в этом я тоже сомневаюсь.
— Профессор Граймс, — огорченно обратился ко мне Фабиан, — очевидно, нельзя после беглого осмотра при искусственном освещении с уверенностью утверждать…
Дыхание немца стало коротким и более затрудненным, он даже облокотился, ища опоры, на обеденный стол.
— Мистер Фабиан, — сухо проговорил я, — вы просили меня высказать мое мнение. Что я и сделал.
— Но вы обязаны… — Фабиан остановился и подкрутил усы, ища подходящие слова. — Простая вежливость… обязывает проверить и поразмыслить. Мы еще раз приедем завтра. Осмотрим при дневном свете. Незачем решать так поспешно. Сплеча. Тем более герр Штюбель говорит, что у него есть документы.
— Документы?! — простонал Штюбель. — Да ведь сам Беренсон удостоверил подлинность этой картины. Беренсон…
Я не имел ни малейшего представления о том, кто такой Беренсон, но решил рискнуть.
— Как известно, Беренсона нет в живых, — бросил я свой рискованный вызов.
— Но когда он был шив, — перебил Штюбель. Риск оказался оправданным. Мой авторитет знатока искусств заметно повысился.
— Вы, разумеется, можете узнать и другие мнения. Если хотите, могу предложить список некоторых моих коллег.
— Не нушны мне ваши шортовы коллеги, — закричал Штюбель, от волнения заговорив с еще большим акцентом. Он угрожающе наклонился вперед, так что я даже подумал, что он сейчас ударит меня своим кувалдоподобным кулаком. — Што мое, то мое. И на кой шорт, чтоб я слутцаль о Тинторетто невещественный американцы.
— Мне здесь больше нечего делать, — поджав губы, с достоинством сказал я. — Вы идете со мной, мистер Фабиан?
— Да, иду, — кивнул он, пробормотав какое-то проклятие. — Позвоню вам попозже, герр Штюбель. Договоримся о завтрашнем дне, когда сможем обсудить более спокойно.
— Приходите один, — буркнул немец, открыв дверь столовой и выпустив нас в полутемный зал.
Старушка в кружевном чепчике стояла под дверью, как видно, подслушивая, о чем мы говорили. Она молча проводила нас из дому. Даже если она ничего и не поняла из нашей беседы с хозяином, то сама атмосфера разговора и поспешность, с какой мы прощались, должны были произвести на нее впечатление.
Фабиан шумно, в сердцах, захлопнул за мной дверцу машины и мягко закрыл свою, когда сел с другой стороны. Не говоря ни слова, он включил мотор и рванул с места на возрастающей скорости. В полном молчании мы проехали до поворота дороги к озеру. Там он остановил машину и повернулся ко мне.
— Так что вы скажете? — сказал он, стараясь быть сдержанным.
— О чем именно? — с невинным видом спросил я.
— Какого черта вы затеяли разговор о подделке?
— Этот немецкий боров произвел на меня отвратительное впечатление.
— Ха, впечатление! По милости вашего впечатления мы рискуем потерять двадцать пять тысяч.
— Ваш герр Штюбель просто жулик.
— А мы кто? Праведники?
— Если мы и стали мошенниками, то случайно, — кривя душой, сказал я. — А этот немец — прожженный жулик. На нем клейма негде ставить.
— Всего несколько минут вы видели человека и уже определили всю его жизнь. Я имел дело с ним, и он всегда выполнял свои обязательства. И на этот раз, ручаюсь, что мы получим свою долю.
— Возможно, получим и попадем в тюрьму.
— За что? Перевозка картины, даже поддельной, вовсе не преступление. Одного я не выношу в людях, Дуглас, и должен прямо сказать вам это в лицо — не выношу трусости. Если хотите знать, немец сказал правду. К вашему сведению, профессор Миссурийского университета Граймс, это действительно подлинная картина Тинторетто.
— Так вот, перевозку картины, даже поддельной, вы не считаете преступлением. А что скажете об участии в продаже украденной картины Тинторетто?
— Откуда вы знаете, что она украдена? — сердито спросил Фабиан.
— Чувствую. И вы, наверное, тоже.
— Мне это неизвестно.
— Вы спросили его об этом?
— Конечно, нет. Меня это не касается. Так же, как и вас. Мы не станем отвечать за то, чего не знаем. Но раз вы решили отойти от этого дела, что ж, как хотите. А я позвоню ему и скажу, что завтра утром заеду и заберу картину.
— Если вы сделаете это, — спокойно возразил я, — я сообщу полиции, чтобы она на месте преступления забрала вас вместе с этим любителем живописи.
У Фабиана отвалилась челюсть.
— Вы, надеюсь, шутите?
— Нисколько. Все, что делал я с тех пор, как взял деньги у мертвеца, было законным или почти законным. Включая и то, что мы вместе предпринимали. Если я и преступник, то, во всяком случае, не рецидивист. Если когда-нибудь меня и обвинят в чем-нибудь, то лишь в уклонении от уплаты налогов. А на это никто не посмотрит как на серьезное преступление. И я вовсе не намерен сесть в тюрьму за какие-нибудь темные дела. Зарубите это себе на носу.
— Но если я докажу вам, что картина не украдена…
— Вы не сможете доказать и отлично знаете это. Фабиан досадливо вздохнул и запустил мотор.
— Я все же позвоню Штюбелю и скажу, что приеду к нему в десять утра, — заявил он.
— Тогда полиция приедет за вами.
