– Мне пришлось показать хозяйке свидетельство о браке, – нарушила молчание Хоуп.
– Что? – переспросил Ной.
– Наше свидетельство о браке. Она сказала, что ей приходится стараться изо всех сил, чтобы защитить свое респектабельное заведение от сотни тысяч пьяных солдат, шляющихся по городу.
Ной улыбнулся и удивленно покачал головой.
– Как ты догадалась взять с собой свидетельство?
Хоуп прикоснулась к цветам:
– Я ношу его с собой все время, все эти дни, в своей сумочке, чтобы оно напоминало мне…
Ной медленно прошел к двери и повернул торчавший в замочной скважине ключ. Старый замок противно заскрипел.
– Знаешь, – проговорил Ной, – я семь месяцев мечтал об этом. О том, чтобы запереть дверь.
Хоуп вдруг нагнулась и быстро выпрямилась. Ной увидел в ее руках небольшую коробку.
– Вот посмотри, что я привезла тебе.
Взяв коробку в руки, Ной вспомнил о десяти долларах, предназначенных для подарка, и о записке, которую он нашел на дне вещевого мешка, – оборванном клочке бумаги со злобной надписью «сволочь». Открыв коробку, он заставил себя забыть о пропавших десяти долларах, с этим можно подождать до понедельника.
В коробке было домашнее шоколадное печенье.
– Попробуй, – сказала Хоуп, – могу тебя обрадовать, что пекла его не я; я попросила маму испечь и прислать его мне.
Ной взял одно печенье: у него был настоящий домашний вкус. Он съел еще одно.
– Блестящая идея! – похвалил он.
– Сними ее, – вдруг с жаром проговорила Хоуп, – сними эту проклятую одежду!
На следующее утро они отправились завтракать поздно и после завтрака погуляли по улицам городка. Из церкви шли горожане, ведя за руку одетых в лучшее платье детей, чинно шагавших со скучающим видом мимо клумб с увядшими цветами. В лагере никогда не увидишь детей, и они придавали этому утру какую-то домашнюю прелесть.
По тротуару шел пьяный солдат, изо всех сил старавшийся прямо держаться на ногах. Он свирепо поглядывал на идущих из церкви людей, словно бросая вызов их благочестию и защищая свое право напиваться пьяным с утра по воскресеньям. Поравнявшись с Хоуп и Ноем, он с важным видом отдал честь и бросил на ходу:
– Тес, не говорите военной полиции.
– Вчера один парень в автобусе видел твою фотографию, – сказал Ной.
– Ну и какой отзыв? – Хоуп мягко коснулась пальцами его руки. – Положительный или отрицательный?
– Сад, сказал он, сад в майское утро!
Хоуп, довольная, засмеялась:
– Армия никогда не выиграет войну с такими солдатами, как этот.
– Он еще сказал: «Клянусь богом, я должен жениться прежде, чем меня убьют!»
Хоуп опять было улыбнулась, но вдруг нахмурилась, задумавшись над последними словами. Она ничего не сказала: ведь она могла прожить здесь только неделю, и не стоило терять время на разговоры о подобных вещах.
– Ты сможешь приходить каждый вечер? – спросила она.
Ной утвердительно кивнул головой:
– Даже если мне придется подкупить всех военных полицейских в этом районе, – сказал он. – В пятницу вечером, может быть, я не смогу прийти, но в остальные дни… – Он с сожалением посмотрел вокруг на грязный, запущенный город, весь окутанный пылью, сквозь которую пробивались лучи солнца, с десятью барами, освещавшими улицы ярким неоновым светом. – Жаль, что ты не можешь провести эту неделю в более приличном месте…
– Глупости, – возразила Хоуп, – мне очень нравится этот город, он напоминает мне Ривьеру.
– А ты была когда-нибудь на Ривьере?
– Нет.
Ной искоса посмотрел через железнодорожные пути туда, где изнемогал от зноя негритянский район, на уборные и некрашеные доски домов, стоящих вдоль разбитых дорог.
– Ты права, – согласился он, – мне он тоже напоминает Ривьеру.
– А ты был когда-нибудь на Ривьере?
– Нет.
Они рассмеялись и молча продолжали путь. Склонив голову к нему на плечо, Хоуп спросила:
– Сколько же? Как ты думаешь, сколько?
Ной знал, о чем она говорит, но все-таки переспросил:
– Что сколько?
– Сколько времени она продлится? Война…
Маленький негритенок сидел в пыли и с серьезным видом гладил петуха. Ной искоса посмотрел на него. Петух, казалось, дремал, загипнотизированный ласковыми движениями черных ручонок.
– Недолго, – ответил Ной, – совсем недолго. Все так говорят.
– Ведь ты не станешь лгать своей жене, не правда ли?
– Ни в коем случае, – сказал Ной. – У меня есть знакомый сержант в штабе полка, так он говорит, что, как думают в штабе, нашей дивизии вряд ли вообще придется воевать. Он говорит, что полковник страшно расстроен, потому что он надеялся получить Б.Г.
– Что такое Б.Г.?
– Бригадный генерал.
– Очень я глупая, что не знаю всего этого?
Ной рассмеялся:
– Чепуха! Я обожаю глупых женщин.
– Я очень рада, – сказала Хоуп, – так приятно это слышать. – Они, не сговариваясь, одновременно повернули обратно, как будто все их импульсы исходили из одного источника, и направились к меблированным комнатам.
– Надеюсь, что этот негодяй никогда не получит этого, – спустя некоторое время мечтательно проговорила Хоуп.
– Чего не получит? – в недоумении спросил Ной.
– Б.Г.
Некоторое время они шли молча.
– У меня замечательная идея, – сказала Хоуп.
– Какая?
– Давай вернемся к себе в комнату и запрем дверь. – Она улыбнулась ему, и они, ускорив шаг, направились к меблированным комнатам.
В дверь постучали, и из-за нее послышался голос хозяйки.
– Миссис Аккерман, миссис Аккерман, можно вас на минуточку?
Хоуп сердито взглянула на дверь и, пожав плечами, ответила:
– Я сейчас выйду.
Она повернулась к Ною.
– Оставайся здесь, я вернусь через минуту.
Поцеловав его в ухо, она открыла дверь и вышла. Ной лежал на спине и смотрел сквозь полузакрытые веки на грязный потолок. Его клонило ко сну. За окном подходил к концу навевавший дремоту теплый воскресный день, где-то далеко раздавались свистки паровозов и слышны были голоса томящихся от скуки солдат, напевающих знакомую песенку: «Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать». Сквозь дремоту до Ноя дошло, что он слышал эту песню раньше. Он вспомнил Роджера, вспомнил, что его уже нет в живых, но тут мысли его оборвались, и он уснул.
