Он стоял перед Доннелли, качаясь, с залитым кровью правым глазом. Доннелли приблизился и замахнулся, как для удара по мячу в бейсболе. Зрители опять ахнули, когда от сильного удара в зубы Ной зашатался и отступил назад. Сначала он упал на солдат, которые, окружив плотным кольцом дерущихся, напряженно наблюдали за боем, потом соскользнул на землю и замер.
Майкл подошел к нему и опустился на колени. Глаза Ноя были закрыты, он тяжело дышал.
– Все в порядке, – сказал Майкл и, взглянув на Доннелли, добавил: – Ура тебе, ты выиграл. – Он повернул Ноя на спину. Ной открыл глаза, но в них не было и признака мысли, они бездумно смотрели в вечернее небо.
Круг зрителей распался, и солдаты начали медленно расходиться.
– Как вам это нравится! – донесся голос Доннелли, когда, схватив Ноя под мышки, Майкл медленно поднимал его на ноги. – Как вам нравится, этот сопляк разбил мне нос в кровь.
Майкл стоял у окна уборной и, куря папиросу, наблюдал, как Ной, склонившись над раковиной, мыл холодной водой лицо. Он был голый до пояса, и на его теле были видны большие красные пятна. Ной поднял голову. Его правый глаз был закрыт, а изо рта продолжала течь кровь. Он сплюнул, и вместе с кровью вылетели два зуба.
Не взглянув на упавшие в раковину зубы, Ной начал старательно вытирать лицо полотенцем, которое быстро покрылось красными пятнами.
– Ну хорошо, – сказал Майкл, – можно считать, что дело сделано, а от остальных лучше отказаться…
– Кто следующий по списку?
– Послушай, – пытался уговорить его Майкл, – они в конце концов убьют тебя.
– Следующий Райт, – решительно проговорил Ной, – скажи ему, что я буду готов встретиться с ним через три дня. – И не ожидая ответа, он накинул на плечи полотенце и вышел из уборной.
Майкл посмотрел ему вслед, затянулся еще раз, бросил окурок и вышел на улицу. Он не пошел в казарму, потому что ему не хотелось в этот вечер снова встречаться с Аккерманом.
Райт был самым высоким в роте, но Ной и не думал избегать его. Встав в строгую, профессиональную боксерскую стойку, он то быстро уклонялся от медлительно молотивших воздух кулаков Райта, то сам наносил ему удары в лицо, а когда он ударил Райта в живот, тот даже замычал от боли.
«Удивительно, – подумал Майкл, с восхищением и завистью наблюдая за Ноем, – он по-настоящему умеет боксировать, где он научился этому?»
– В живот, – закричал Рикетт, стоявший в первом ряду зрителей, – в живот, ты, паршивый ублюдок!
Минуту спустя все было кончено: резко выбросив в сторону руку, вложив всю свою силу в узловатый, подобный молоту, кулак, Райт ударил Ноя в бок. Ной повалился лицом вниз и встал на четвереньки, широко раскрыв рот, высунув язык и беспомощно глотая воздух.
Стоявшие вокруг солдаты молчали.
– Ну как? – воинственно спросил Райт, стоя над Ноем. – Ну как, здорово?
– Шагай-шагай, – сказал Майкл, – ты был великолепен.
Ной начал дышать, издавая хриплый свист: воздух с трудом пробивался через его горло. Презрительно коснувшись Ноя носком ботинка, Райт отвернулся и спросил:
– Ну, кто мне поставит пива?
Доктор посмотрел на рентгеновский снимок и сказал, что сломано два ребра. Он забинтовал Ною грудь, наложил пластырь и отправил Ноя в лазарет.
– Ну, теперь ты успокоишься? – спросил Майкл, стоя в палате над его кроватью.
– Доктор говорит, что мне придется пролежать недели три, – произнес Ной, с трудом шевеля бледными губами. – Договорись со следующим на это время.
– Ты сумасшедший, я не стану договариваться, – наотрез отказался Майкл.
– Читай свои дурацкие нотации кому-нибудь еще, – прошептал Ной, – если не хочешь, можешь сейчас же уходить. Я все сделаю сам.
– Ты думаешь, что делаешь? Что ты этим хочешь доказать?
Ной молчал. Он смотрел дикими невидящими глазами в противоположный угол палаты, где лежал солдат со сломанной ногой, упавший два дня тому назад с грузовика.
– Что ты этим хочешь доказать? – крикнул Майкл.
– Ничего, – ответил Ной, – просто мне нравится драться. Ну, что еще?
– Ничего, больше ничего, – ответил Майкл и вышел.
– Капитан, – говорил Майкл, – я по поводу рядового Аккермана.
Колклаф сидел очень прямо. Через его тугой воротник свисал второй подбородок, что придавало ему вид человека, который медленно задыхается.
– Да? – спросил Колклаф. – Что вы хотели сказать о рядовом Аккермане?
– Вероятно, вы слышали о… мм… споре, который возник между рядовым Аккерманом и десятью солдатами роты.
Уголки рта Колклафа чуть поднялись в довольной улыбке.
– Я кое-что слышал об этом, – произнес он.
– Я думаю, что в настоящее время рядовой Аккерман не в состоянии отвечать за свои действия, – продолжал Майкл. – Его могут очень серьезно покалечить, покалечить на всю жизнь. Я думаю, если вы согласитесь со мной, что было бы неплохо попытаться удержать его от дальнейших драк…
Колклаф засунул палец в нос, медленно нащупал там что-то твердое, затем вытащил палец обратно и стал рассматривать извлеченное сокровище.
– В армии, Уайтэкр, – заговорил он монотонным спокойным голосом, который, должно быть, перенял от священников, говоривших на многочисленных похоронах, свидетелем которых ему пришлось быть в Джоплине, – в армии некоторые трения между людьми неизбежны. Я считаю, что самым здоровым способом улаживания таких трений является честный, открытый бой. Этим людям, Уайтэкр, придется пережить значительно большие испытания, чем удары кулаков, значительно большие. Их ждут пули и снаряды, Уайтэкр, – с особым смаком произнес он, – пули и снаряды. Было бы не по-военному запрещать им улаживать свои разногласия таким образом, не по-военному. Моя политика такова, Уайтэкр, что я предоставляю солдатам моей роты как можно больше свободы в улаживании своих дел и не намерен вмешиваться.
– Слушаюсь, сэр, – сказал Майкл, – благодарю вас, сэр.
Он отдал честь и вышел.
Медленно прохаживаясь по ротной линейке, Майкл принял неожиданное решение. Он не может больше оставаться здесь при таких обстоятельствах. Он подаст заявление в офицерскую школу.
Вначале, когда он только что вступил в армию, он решил оставаться рядовым. Во-первых, он чувствовал, что несколько староват, чтобы состязаться с двадцатилетними атлетами, которые составляют большинство курсантов. Да и его ум уже настолько настроен на определенный лад, что ему не легко было бы переключиться на изучение любых других вопросов. И, что важнее всего, он не хотел оказаться в таком положении, когда жизнь других людей, столь многих людей, зависела бы от его решений. Он никогда не чувствовал в себе призвания к военному делу. Война с тысячами скучнейших мелких деталей казалась ему, даже пойле всех месяцев обучения, невероятно трудной, неразрешимой загадкой. Легче выполнять задачу, когда ты одинокая, неприметная личность, подчиняющаяся чьим-то приказам. Но действовать по собственной инициативе… бросать в бой сорок человек, когда каждая ошибка может привести к сорока могилам… Однако теперь больше ничего не оставалось. Если в армии считают, что таким людям, как Колклаф, можно доверить жизнь двухсот пятидесяти человек, то не следует быть слишком щепетильным, слишком скромно оценивать свои качества и бояться ответственности. «Завтра, – подумал Майкл, – я заполню анкету и сдам ее в ротную канцелярию. И в моей роте, – твердо решил он, – не будет Аккерманов, которых бы отправляли в лазарет со сломанными ребрами…»
