– Идите сюда, – приказал Христиан. – Идите на тротуар.
– Слушаюсь, месье. – Француз боязливо ступил на тротуар. – Вот мой пропуск. Все документы у меня в полном порядке.
– Мне не нужны ваши проклятые документы!
– Как прикажете, месье, – покорно пробормотал француз.
– Марш домой! – крикнул Христиан.
– Слушаюсь, месье.
Француз поспешил прочь, и Христиан отправился дальше. «Новая Европа! – усмехнулся он. – Мощная федерация динамичных государств! Уж только не с таким человеческим материалом, как этот». Скорее бы закончилась война. Или пусть бы его послали туда, где слышен гром орудий. А всему виной гарнизонная жизнь – наполовину штатская, наполовину военная, со всеми недостатками той и другой. Она разлагает душу человека, убивает все его стремления, подрывает веру в себя. Но может быть, ходатайство о зачислении в офицерскую школу будет удовлетворено, его произведут в лейтенанты, направят в Россию или в Африку, и с нынешней жизнью будет покончено?
Христиан подал рапорт три месяца назад, но до сих пор не получил ответа. Наверное, рапорт лежит в куче бумаг на письменном столе у какого-нибудь жирного ефрейтора в военном министерстве.
Но как все это не похоже на то, что он ожидал встретить, уезжая из дома, и даже совсем недавно, в день вступления в Париж… Христиан вспомнил рассказы о прошлой войне. Нерушимая, возникшая под огнем солдатская дружба, суровое сознание выполненного долга, взрывы энтузиазма. Он припомнил окончание «Волшебной горы»
[21]
– Ганс Касторп, под огнем французов с песней Бетховена на устах перебегающий покрытый цветами луг… Не так бы нужно было закончить книгу. Следовало добавить главу, в которой Касторп примеряет в интендантском складе в Льеже огромные, не по размеру ботинки и уже не поет песен.
А миф о солдатской дружбе! По дороге в Париж ему одно время казалось, что они с Брандтом смогут стать друзьями. То же самое он подумал даже о Гарденбурге, когда они направлялись по Итальянскому бульвару на площадь Оперы. Однако Брандт получил производство, стал важным молодым офицером, имеет в Париже отдельную квартиру и сотрудничает в армейском журнале. Что касается Гарденбурга, то он оказался даже хуже, чем думал о нем Христиан в дни солдатской муштры. Да и остальные… Самые настоящие свиньи – никуда не денешься. Они денно и нощно благодарят бога, что находятся в Ренне, а не под Триполи или под Киевом, ведут грязную спекуляцию с французами и откладывают кругленькие суммы на случай послевоенной депрессии. Как же можно дружить с подобными людьми? Самые настоящие дезертиры, ростовщики в военной форме! Как только возникала угроза, что человека отправят на фронт, он пускал в ход все свои связи, подкупал полковых писарей, шел на все, только бы остаться в тылу.
Христиан служил в десятимиллионной армии, но никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. Во время следующего отпуска он отправится в Берлин, в военное министерство. Он найдет там знакомого полковника, с которым работал в Австрии еще до аншлюса
[22]
, и попросит перевести его в одну из частей действующей армии. Он согласится поехать на фронт даже в качестве рядового…
Дистль взглянул на часы. До явки в канцелярию роты оставалось еще двадцать минут. На другой стороне улицы он заметил кафе, и ему вдруг захотелось выпить.
Открыв дверь. Христиан увидел четырех солдат, распивающих за столом шампанское. По всему было видно, что пьют они давно: раскрасневшиеся лица, расстегнутые мундиры… Двое из них были небриты.
«Пьют шампанское! – со злостью отметил Христиан. – Уж конечно, не на солдатское жалованье. Наверное, продают французам краденое немецкое оружие. Правда, французы пока не пустили его в ход, но, кто знает, что будет дальше? Даже к французам может вернуться мужество… Немецкая армия превратилась в огромную банду спекулянтов кожей, боеприпасами, нормандским сыром, вином и телятиной. Если немецкие солдаты пробудут во Франции еще года два, то лишь по форме можно будет отличить их от французов. Вот она, коварная и низкая победа галльского духа».
– Вермут! – приказал Христиан владельцу кафе, тревожно поглядывавшему из-за стойки бара. – А впрочем, лучше коньяк.
Прислонившись к стойке, Христиан смотрел на солдат. Шампанское, вероятно, было скверное. Брандт как-то рассказывал ему, что французы часто наклеивают самые громкие ярлыки на самое отвратительное вино. Это была своего рода месть французов ненавистным бошам, поскольку те не могли разобраться в обмане, месть тем более приятная для французов, что они извлекали из нее двойную выгоду: проявляли свой патриотизм и получали немалые барыши.
Заметив, что Христиан наблюдает за ними, солдаты смутились и поубавили тон, не забывая, однако, о своем шампанском. Один из солдат виновато провел рукой по небритым щекам. Хозяин поставил перед Христианом коньяк. Потягивая вино, Христиан с тем же мрачным видом продолжал наблюдать за солдатами. Один из них вытащил бумажник, чтобы расплатиться за очередную бутылку, и Христиан увидел, что он битком набит небрежно сложенными франками. Боже мой! И ради таких бандитов другие немцы штурмуют русские позиции? Ради этих жирных лавочников немецкие летчики гибнут над Лондоном?
– Эй, ты! – крикнул Христиан. – Подойди-ка сюда!
Солдат растерянно-взглянул на товарищей, но те молча уставились в свои бокалы. Солдат медленно встал и сунул бумажник в карман.
– Пошевеливайся! – яростно заорал Христиан. – Сейчас же иди сюда!
Побледневший солдат, шаркая ногами, подошел к Христиану.
– Как ты стоишь? Встать смирно!
Перепуганный солдат вытянулся и замер.
– Фамилия? – отрывисто спросил Христиан.
– Рядовой Ганс Рейтер, господин унтер-офицер, – заикаясь, пробубнил солдат.
Христиан вынул карандаш и клочок бумаги и записал.
– Часть?
– Сто сорок седьмой саперный батальон. – Рейтер с трудом проглотил слюну.
Христиан снова записал.
– В следующий раз, рядовой Рейтер, когда пойдешь пьянствовать, потрудись побриться и держать мундир застегнутым. И еще: помни, что при обращении к начальникам следует стоять по стойке «смирно». Я сообщу о тебе куда следует для наложения дисциплинарного взыскания.
– Слушаюсь, господин унтер-офицер.
– Можешь идти.
Рейтер облегченно вздохнул и вернулся к столу.
– И вы тоже приведите себя в надлежащий вид, – зло крикнул Христиан сидевшим за столом солдатам.
Солдаты молча застегнули мундиры.
Христиан повернулся к ним спиной и взглянул на хозяина.
– Еще коньячку, господин унтер-офицер?
– Нет.
