Майкл вошел в кафе и заказал апельсиновый сок, поджаренный хлеб и кофе.
В час дня он встретился с Кэхуном в знаменитом в Беверли-Хилс ресторане. Большой темный зал был отделан в крикливом, излюбленном театральными художниками стиле.
Прислонившись к стойке и посматривая на толпу штатских, среди которых странно выделялся своей формой высокий сержант-пехотинец, Майкл подумал, что этот зал напоминает ванную, отделанную для балканской королевы какой-нибудь продавщицей из дешевого американского магазина. Сравнение ему понравилось, и он более дружелюбно стал рассматривать загорелых полных людей в твидовых пиджаках и напудренных красавиц в шляпах самых поразительных фасонов, внимательно следивших из-за своих столиков за каждым новым посетителем. В зале царило безудержное праздничное веселье. Люди хлопали друг друга по спине, разговаривали громче и оживленнее, чем обычно, угощали друг друга вином. Обстановка напоминала Майклу час коктейля в канун Нового года в фешенебельных барах Нью-Йорка, когда все наспех закусывают в предвкушении многообещающей, веселой ночи.
Уже ходили сплетни и анекдоты о войне. Знаменитый режиссер прохаживался по залу и с деланно бесстрастным лицом нашептывал то одному, то другому из знакомых, что-де об этом не следует распространяться, но в Тихом океане у нас уже не осталось ни одного военного корабля и что в трехстах, милях от берегов Орегона обнаружен японский флот. А некий сценарист своими ушами слышал, как в парикмахерской при киностудии «Метро-Голдвин-Мейер» один из режиссеров, роняя с лица мыльную пену, решительно заявил: «Я так зол на этих желтолицых мерзавцев, что готов сейчас же бросить работу в этой дыре и отправиться в… – режиссер замялся, подыскивая наиболее подходящее словечко для выражения своего гнева и чувства гражданского долга, и наконец нашел его, – …в Вашингтон». Рассказ сценариста пользовался успехом. Как только за столиком раздавался взрыв смеха, сценарист тотчас переходил к другому и принимался рассказывать свою шутку новым слушателям.
Кэхун был молчалив и рассеян, и Майкл понял, что его опять беспокоит язва желудка. Тем не менее по настоянию Кэхуна они выпили у стойки, прежде чем сесть за столик. Майкл никогда прежде не замечал, чтобы Кэхун пил.
Они заняли одну из кабинок, поджидая Мильтона Слипера, автора пьесы, над которой Кэхун сейчас работал, и киноартиста Кэрби Хойта: Кэхун надеялся уговорить его принять участие в постановке.
– Вот поистине одна из самых возмутительных особенностей этого города, – проворчал Кэхун. – Здесь все привыкли решать дела за ленчем. Вы не в состоянии нанять парикмахера, если сначала не дадите ему нажраться.
В зал вошел улыбающийся Фарни и легкой, величественной походкой направился к кабинкам. Он был антрепренером по меньшей мере полутораста наиболее высокооплачиваемых артистов, сценаристов и режиссеров Голливуда. Этот ресторан представлял собой его королевское владение, а время ленча – торжественный час аудиенции. Фарни хорошо знал Майкла и не раз предлагал ему режиссерскую работу в Голливуде, обещая славу и богатство.
– Хэлло. – Фарни пожал им руки. В его улыбке было что-то наглое и вместе с тем добродушное. Он усвоил эту манеру улыбаться с тех пор, как обнаружил, что такая улыбка производит неотразимое впечатление на людей, с которыми он ведет переговоры, столь неотразимое, что они соглашаются платить его клиентам больше, чем собирались вначале.
– Ну, как вам нравится? – спросил фарни таким тоном, будто война была новым фильмом, поставленным под его руководством, фильмом, которым он очень гордится.
– Никогда еще не участвовал в такой очаровательной войнишке, – в тон ему шутливо ответил Майкл.
– Сколько вам лет? – Фарни пристально посмотрел на Майкла.
– Тридцать три.
– Могу достать вам две нашивки на флоте, – заявил Фарни, – в отделе печати. Информация для радио. Хотите?
– Черт возьми! – воскликнул Кэхун. – Вы что, и на флоте подвизаетесь в качестве антрепренера?
– У меня там приятель, капитан. Ну так как? – Он снова повернулся к Майклу.
– Пока нет, – ответил Майкл. – Месяца два-три я должен подождать.
– Через три месяца, – пророческим тоном изрек Фарни, не забывая улыбаться двум блестящим красоткам в соседней кабине, – через три месяца вам останется только ухаживать за садами в Иокогаме.
– Откровенно говоря, – Майкл попытался придать своим словам самый прозаический смысл, – откровенно говоря, я хочу пойти в армию рядовым.
– Не валяйте дурака. Это еще зачем?
– Долгая история, – Майкл смутился, решив, что он все-таки проявил нескромность. – Я расскажу вам как-нибудь в другой раз.
– А вы знаете, что такое рядовой в нашей армии? Котлета – мелко рубленное мясо и немножко жиру… Ну что ж, воюйте на здоровье. – Фарни помахал рукой и отошел.
Кэхун насупившись смотрел, как два комика с громким хохотом проталкивались вдоль стойки и пожимали руки всем пьющим.
– Ну и город! – воскликнул он. – Я бы пожертвовал японскому верховному командованию пятьсот долларов и два билета на премьеры всех своих спектаклей, если бы только оно распорядилось завтра же разбомбить его… Майкл, – продолжал Кэхун, глядя в сторону. – Я хочу тебе кое-что сказать, пусть даже это будет эгоистично с моей стороны.
– Говори.
– Не уходи в армию, пока мы не поставим пьесу. Я слишком устал, чтобы действовать в одиночку. К тому же ты возишься с ней с самого начала. Слипер – ужасный прохвост, но на этот раз он написал хорошую пьесу, ее нужно обязательно поставить.
– Не беспокойся, – мягко отозвался Майкл и подумал, уж не хватается ли он во имя дружбы за этот законный на вид предлог, чтобы увильнуть от войны еще на целый сезон. – Я пока побуду здесь.
– Пару месяцев армия как-нибудь обойдется и без тебя, – сказал Кэхун. – Ведь мы все равно выиграем войну.
Он умолк, заметив, что к их кабине пробирается Слипер. Мильтон Слипер одевался, как преуспевающий молодой писатель. На нем была темно-синяя рабочая блуза и съехавший набок галстук. Это был красивый, плотный, самоуверенный человек. Несколько лет назад он написал две острые пьесы из жизни рабочего класса. Слипер уселся, не пожав руки Майклу и Кэхуну.
– О боже! – проворчал он. – И почему только мы должны встречаться в таком отвратительном месте?
– Но ведь это твоя секретарша назначила нам встречу здесь, – кротко заметил Кахун.
– У моей секретарши только две цели в жизни: окрутить венгерского режиссера из киностудии «Юниверсал» и сделать из меня джентльмена. Она из тех девушек, которые вечно твердят, что им не нравятся ваши сорочки. Знаете таких?
– Твои сорочки не нравятся и мне, – отозвался Кэхун. – Ты зарабатываешь две тысячи долларов в неделю и мог бы носить что-нибудь получше.
– Двойное виски, – заказал официанту Слипер. – Ну что ж, – громко сказал он, – дядюшка Сэм в конце концов все же решил выступить в защиту человечества.
