— Нет смысла… — пробормотала сквозь слезы мать и уселась на краешек деревянного стула — спина безукоризненно прямая, руки сложены на коленях. — Во всем этом нет ни малейшего смысла…
У него так и недостало мужества сказать ей самое неприятное. Сказать, что если она вдруг захочет позвонить ему на работу по телефону, ей ответят, что никакого служащего по фамилии Федров у них нет и никогда не было. Он назвался Брэдли Фейем, потому что в том объявлении в «Нью-Йорк таймс» говорилось, что им нужны только белые мужчины приличного происхождения.
1964 год
— Привет!
Федров растерянно заморгал. Погруженная во тьму, безукоризненно прибранная гостиная улетучилась. Перед ним стояла Ли Стэффорд. Она указала на его скамью:
— Это место не занято?
— Присаживайся, — ответил Федров и похлопал ладонью по нагретому солнцем дереву. Ли перебралась через два ряда скамей и уселась рядом с ним. Ни целоваться, ни пожимать друг другу руки они не стали. Ли было за сорок, но выглядела она гораздо моложе. Длинные волосы цвета темной меди, сливочно-розовая кожа, которую сейчас защищала от солнца широкополая голубая шляпа из тонкой соломки. Шляпа очень шла к ее огромным зеленым глазам, они переливались и сверкали, как морская вода. Высокая стройная женщина с длинными ногами, одна из тех, какие, казалось, были специально созданы для моды середины двадцатого века. Сейчас на ней были кремовые, плотно обтягивающие бедра лосины и просторный легкий зеленый свитер. А также светло-синие сандалии, в тон шляпе. Вот она, гамма летнего дня, подумал Федров, откровенно любуясь этим сочетанием цветов. В течение нескольких лет они были любовниками — во время и после войны, в промежутке между разрывом Ли с Биллом Россом и ее вступлением в брак с Джоном Стэффордом.
— Вот уж не знал, что ты болельщица, — заметил Федров.
— Да нет, — ответила Ли. — Пришла поболеть за молодое поколение. — Она кивком указала на поле, где играл ее сын, Джонни Стэффорд. Он был одним из худших игроков в городе, и его всегда ставили в правый угол. Очевидно, товарищи по команде надеялись, что среди противников не окажется левши, который мог бы пробить в этом направлении. — Обещала Джонни заехать за ним по дороге домой.
— А где Джон? — спросил Федров.
— Дома, — ответила Ли. — Разрабатывает планы на случай следующей гражданской войны.
Федров рассмеялся. Джон Стэффорд, чьи предки в восемнадцатом веке помогли основать этот город, родился и вырос богатым и получил превосходное образование. Он окончил один из самых престижных колледжей, служил в совете директоров банка, который его семья контролировала на протяжении столетия, если не больше. Неустанно трудился, выполняя различные поручения правительства, являлся членом различных комитетов, фондов и школьных советов директоров. Занимался проблемами эмигрантов, участвовал в разработке многочисленных программ по защите гражданских прав и по назначению поощрительных стипендий талантливым детям из бедных семей. Короче — исполнял самую неблагодарную, но необходимую для развития общества работу.
Одевался Стэффорд в лучших традициях своего класса, пил, как джентльмен. И был, как выразилась однажды Ли, безумно щедр и гостеприимен. Женившись на Ли, он, не поднимая шума, расстался с теннисным клубом, а затем — и с клубом по гольфу. А все потому, что Ли была еврейкой. И это несмотря на то что ни один из членов этих клубов не попрекнул его и словом, и никто никогда вообще не затрагивал этот вопрос. А также несмотря на бурные и длительные возражения Ли, очевидно, не оценившей должным образом щепетильности своего мужа. Федров считал Стэффорда одним из лучших своих друзей; они встречались не реже двух-трех раз в неделю — и в городе, и здесь, на курорте. Федров даже назначил Стэффорда опекуном Майкла и дочери — на тот случай, если они с Пегги вдруг погибнут в автокатастрофе или умрут по достижении Майклом совершеннолетия. Вообще-то при других обстоятельствах Федрову следовало бы назначить опекуном Луиса, чтоб тот заботился о его детях и своих родных племянниках. Но несмотря на всю любовь к брату, несмотря на то что Федров очень ценил деловые качества Луи, ему претила сама мысль, что сын и дочь могут стать свидетелями безобразных сцен с многочисленными женами, бывшими, настоящими и будущими, а также — с бессчетными любовницами брата, которые сменяли одна другую с удручающей частотой.
— Заедете сегодня? — спросила Ли.
— Это надо понимать как приглашение?
— Да.
— Спрошу Пегги, — сказал Федров. — Она мой секретарь по связям с общественностью. Весело будет?
— Нет, — ответила Ли. И, прищурясь, посмотрела на поле, где ее сын, точно пьяный, бестолково заметался в попытке взять высокий мяч. — Мой вам совет: не приходите. О Господи, до чего же скверно играет мой мальчик! — заметила она, увидев, что сын выронил мяч, потом подобрал и бросил совсем не на ту базу, на какую следовало. — Бедняжка…
— С чего это ты взяла? — спросил Федров. — Я имею в виду вечеринку.
— Последнее время Джон носится с какой-то новой потрясающей идеей. И сегодня вечером собирается ее обнародовать. Хочет основать кредитную ассоциацию местных домовладельцев. Считает, что поможет тем самым неграм купить здесь дома.
— Не такая уж плохая идея, — заметил Федров.
— А ты в точности такой же глупец, как и он! — воскликнула Ли. — Лично я тоже собираюсь основать комитет, вместе с твоей Пегги. И называться он будет примерно так: «Ассоциация еврейских и христианских женщин южного побережья в борьбе за возвращение к средневековым моделям поведения». — Девичья фамилия Ли была Левинсон. Но когда женщина так ослепительно хороша собой, у нее обычно не хватает воображения представить, что люди могут обидеть или причинить вред только потому, что ее фамилия Левинсон.
— Ты просто невыносима! — сказал Федров.
— Ты и правда так считаешь? — Она обернулась и взглянула на него. Во взгляде и в самом повороте головы сквозил еле уловимый намек на флирт. Они уже давно перестали быть любовниками, но до сих пор эта женщина иногда, как бы в шутку, проверяла его «на прочность».
— Исключено, леди, — сказал Федров.
— Что исключено? — невинно округлив глаза, спросила она.
— Сама знаешь.
— Ты все еще плохой мальчик, да? — спросила она.
— Нет, — отрезал Федров. — А если бы даже и был им, все равно бы тебе не сказал.
— Тогда кто же? Старик, что ли?..
— Нет. Просто пришла зрелость.
Они наблюдали за сыновьями, игравшими бок о бок на поле, мальчики были практически ровесниками. Даже с расстояния было заметно, что Майкл презирает Джонни Стэффорда. При каждой подаче, которую теоретически мог взять Джонни, причем для этого ему следовало сделать всего лишь шаг, Майкл вылетал вперед и перехватывал у него мяч. Когда Джонни окликал Майкла, тот даже не поворачивал головы. А когда Джонни неловко выронил мяч из рук, Майкл выразительно возвел глаза к небу — в манере, хорошо известной Федрову по домашним спорам. На языке тринадцатилетнего мальчишки это означало примерно следующее: «О Господи Боже мой, ну за что мне такое наказание?»
