С помощью водителя ему кое-как удалось открыть заклинившую дверцу и вытащить жену. На Пегги было новое черное шелковое пальто, которое она купила накануне — с целью показать, что была в Париже. Теперь оно было порвано и залито кровью. Она застонала, когда ее опустили на тротуар и подложили под голову вместо подушки свитер водителя. Потом прижала руку к лицу, и Федров увидел, как сквозь пальцы сочится кровь. Но она двигалась, и кто-то из зевак сказал по-английски, что все в порядке, месье, полиция уже едет, префектура тут, недалеко, прямо за утлом.
Неуклюже опустившись на колени рядом с женой, Федров понял, что вовсе не полиция нужна им в данный момент. Но скудный набор французских слов и фраз напрочь вылетел из головы, и он не сводил глаз с Пегги, лежавшей на тротуаре с прижатой к лицу рукой.
— Пегги, — прошептал он, словно они уже были в больнице, где полагалось говорить тихо, — Пегги, ты в порядке?
Она сделала слабое движение головой — с натяжкой это можно было считать кивком. Потом отняла руку от лица. Огромный порез — он тянулся со лба вниз, по щеке, почти до самого подбородка. Пегги приподняла левую руку ладонью вверх, затем — правую и сделала жест, показывая, что пишет что-то на ладони, как в блокноте. Федров пошарил по карманам и достал записную книжку и карандаш. И, поддерживая руку жены, помог ей писать в свете уличного фонаря. Из небольшой группы человек в двадцать зевак донеслись сочувственные возгласы.
«Не могу говорить, — написала Пегги. Как ни странно, но почерк ее был вполне отчетлив и узнаваем. — Что-то сломано. Челюсть. Ты в порядке?»
— Да, — сказал Федров.
«Только не в городскую больницу, — написала она. — В американский госпиталь. В Нюилли».
— О’кей, — кивнул он.
«Позвони доктору Беренсону, — продолжала писать Пегги. — Улица Бальзака, 7347».
— О’кей, — снова кивнул Федров. А он еще смеялся над Пегги, когда та перед отъездом настояла, что надо позвонить отцу в Сан-Франциско, узнать в Париже имя и адрес хорошего врача, говорившего по-английски. «Мы же едем всего на две недели, Пегги, — сказал тогда Федров. — И думаю, не помрем, если что-то случится. Попросим в отеле найти нам врача».
Теперь же оказалось, что Пегги помнила не только имя Беренсона, но и адрес. А сам он не помнил даже, как сказать по-французски: «Принесите, пожалуйста, мне стакан воды».
Пегги продолжала строчить. «Если с тобой будут что-то делать, помни: никакого пенициллина. У тебя аллергия. Не забудь им сказать».
— Да, конечно, обязательно. — Сам Федров напрочь забыл, что у него аллергия на пенициллин.
«Позвони О’Коннору из „Трибюн“, — писала дальше Пегги. О’Коннор был другом ее детства и теперь работал в парижском отделении этой газеты. — Попроси, чтоб они не пропускали этого материала. Семья не должна знать».
— Позвоню, — обещал Федров.
Руки ее опустились. Она закрыла глаза. На секунду ему показалось, что она не дышит.
— Дорогая… — низко склонившись над ней, прошептал Федров.
Она открыла глаза, взглянула на него. И снова принялась писать в блокноте: «Ты порезал лоб. Больно?»
Он приложил ладонь ко лбу. Она тут же стала липкой от крови.
— Да нет, ерунда.
«Ну вот, всю свою красоту испортил, — написала она. — Ужасно. Люблю тебя. Просто не хотела уезжать завтра. Маленькая женская хитрость. Люблю тебя. Где же эта чертова „скорая“?»
Наконец машина приехала. Но это оказалась вовсе не «скорая», а маленький полицейский фургончик. В нем сидели четверо полицейских с автоматами. Очевидно, они патрулировали улицы, выискивая подозрительного вида алжирцев и людей из ОАС, которые нападали на полицейские участки и бросали бомбы в видных политических деятелей. Полицейские сложили свои автоматы на пол черного фургона, бережно уложили Пегги на брезентовые носилки и пристроили рядом с автоматами. Один из полицейских помог Федрову забраться в фургон. Теперь Федров сильно хромал, колено пронзала невыносимая боль. Водитель машины, что врезался в их такси, забрался в фургон без всякого принуждения. Это был молодой человек в черной рубашке — все это время в ожидании «скорой» он сидел на капоте своей разбитой машины и курил одну сигарету за другой с задумчивым выражением на лице. Видно, сочинял какую-то историю для страховой компании. Сам он совершенно не пострадал, если не считать пореза на большом пальце. Водитель такси остался на месте аварии, охотно объясняя всем и каждому, что произошло.
Полицейские вовсе не собирались ехать в такую даль, в Нюилли, чтобы доставить пострадавших в американский госпиталь. Вместо этого они повезли их в больницу Некер, где молодой человек в черной рубашке вышел. Но Федров не разрешил полицейским трогать Пегги. Те поворчали немного, но переубедить Федрова так и не смогли, да и вытаскивать раненую женщину силой им тоже не хотелось. И в конце концов поехали в Нюилли, включив фары и лампы внутри фургона — показать вооруженным алжирцам, что выполняют спасательную миссию, а потому просят их не открывать огня.
Проезжая по темным улицам в окружении полицейских, Федров держал жену за руку и глаз не сводил с окровавленного любимого лица, такого пугающе-бледного в свете лампы, привинченной к потолку. И тогда он поклялся: «Если она выкарабкается, никогда больше не буду обижать ее. Никогда».
1964 год
«И все же, — думал он, ударяя по клавишам пианино, — могла хотя бы оставить записку. Непростительная небрежность с ее стороны».
Он взял последний аккорд. Палец, который он поранил днем, ловя улетевший на трибуны мяч, снова начал кровоточить. На клавише из желтоватой слоновой кости осталось темно-красное пятнышко. Федров не стал его стирать. Поднялся и принялся расхаживать по комнате.
Да, Пегги тогда выкарабкалась. Хотя было тяжелое сотрясение мозга, и шрамы, и недели невыносимой боли. Но время от времени он все равно продолжал обижать ее. Правда, старался помнить о том случае и свел вспыльчивость и грубость к минимуму. Но он знал: если сейчас, сию минуту, Пегги войдет в эту комнату, он, раздраженный до крайности, набросится на нее. И решил, что лучше убраться из этого дома. На него просто давила зловещая пустота; в свете угасающего дня он чувствовал себя одиноким и уязвимым. Дом содрогался от ударов волн о берег. Чистое, пустое, неустойчивое обиталище для призраков, вот на что походил сейчас их дом. Самое подходящее место для внезапных сердечных приступов и дурных предчувствий. Он снял туфли и носки и уже собрался было выйти за дверь и побродить по пляжу, как вдруг зазвонил телефон. Федров вернулся в гостиную и снял трубку.
— Бен? — послышался голос брата. — Пытался дозвониться тебе весь день.
— Я шлялся по городу. Так ты приедешь сегодня?
— Нет, не получится. Эта сучка опять звонила, — ответил Луис. — Проспорил с ней несколько часов.
— Что на сей раз? — осведомился Федров. — Мне показалось, утром вы обо всем договорились.
