– Ваня, спускайся! – «Не хватало еще, чтобы нас молнией шибануло, честное слово!»
– Хреновасто! Ох как хреновасто… – негромко пробормотал Саша, все-таки оторвавшись от размышлений. – Как считаешь, Алик, может, сейчас прямо к парням рвануть? Вот здесь, – он приложил ладонь к груди, – нехорошо ноет. Как бы с парнями еще беда какая-нибудь не приключилась…
Окрестности деревни Загатье Кличевского района Могилевской области, БССР. 24 августа 1941 года. 22.04
Треск помех в наушниках стал невыносимым, и я сдернул их с головы. Откинув полог палатки, посмотрел на темное небо, озаряемое частыми сполохами зарниц. «С запада идет! Надо быстрее антенну снимать!» Я не великий спец в электронике, но не думаю, что словить молнию на антенну будет полезным для рации. Удивило лишь то, с какой скоростью надвигался грозовой фронт – еще пятнадцать минут назад, когда я залез в укрытие и начал готовиться к сеансу, небо, хоть и хмурое, грозило максимум небольшим дождиком.
– Леха! Снимай антенну! Бегом! – И не глядя на ломанувшегося к дереву Зельца, я нырнул обратно в палатку.
Не успел! Словно огненным шнуром перечеркнуло пространство перед глазами, и в темноте вспух ослепительно-яркий шар. Единственное, что я успел, – закрыть лицо рукой и плашмя сигануть обратно. Уши заполнил странный звук, словно меня завернули в огромный кусок брезента, который рвал в клочья кто-то размером с главное здание МГУ. Странно, но тыльной стороной ладони я действительно ощущал грубую ткань! А вот глаза, несмотря на то что были широко открыты, ничего не видели. Я рванулся, больше для того, чтобы сделать хоть что-нибудь, нежели руководствуясь какими-либо разумными мотивами! И… упал на спину!
Чуть в стороне послышался матерный вскрик, а уже пару мгновений спустя меня стали ощупывать чьи-то руки.
«Все как в кошмарном сне, только тактильные ощущения слишком уж реальны», – мелькнула где-то на периферии сознания мысль.
– Антон! Товарищ старший лейтенант! Живой?! Вытаскивай его! Хрен с ней, с палаткой! Режь! – Многоголосый гомон вернул меня в реальность. Снова затрещала раздираемая ткань, но сейчас раз в сто тише.
– Да слезь ты с меня! – рыкнул я на наиболее ретивого, взгромоздившегося коленями мне на живот. – Живой я! Живой! Лешка где? – Несмотря на некоторую идиотичность ситуации, я уже понял, что произошло. Собственно говоря, не такое уж и редкое в масштабах человечества событие – попадание молнии. А вот Дымова стоило проверить – если к моменту пробоя он успел взяться за антенну, то о последствиях думать как-то не хотелось.
– Здесь я! – Голос милиционера донесся справа. – Не успел я, Антон, прости.
Вспыхнул луч фонаря.
Среди местами дымящихся лохмотьев растерзанной палатки я увидел закопченный металлический ящик, еще минуту назад бывший нашей радиостанцией.
«Твою мать! Ну что мешало выползти наружу на минуту раньше?! – Горестная мысль тут же сменилась другой: – А ведь останься я в палатке, могли и не откачать!»
– Здрасте вам… – печально пробурчал подошедший Несвидов. – И что теперь делать?
– Ты? Сухари сушить! А я пока посмотрю, уцелело ли что-нибудь. – Последнее, впрочем, было скорее благим пожеланием с целью подбодрить личный состав, нежели чем-то иным, – уже отсюда было видно, что молния «проложила канал» как раз через антенну. При том, что тонкой электронике вполне хватило бы и близкого разряда…
«Плохо, конечно. И даже хреново… Но не все потеряно – с ребятами я могу связаться и по «семерке», а с Москвой можно попробовать говорить по трофейной станции. Уныло и мешкотно, но дедушки наши как-то обходились же без автоматической подстройки по частоте и памяти на двадцать каналов…»
– Значит, так, товарищи! – Хлынувший дождь настроения народу нисколько не поднял, а потому требовалось срочно предпринимать меры пропагандистского характера. – Нечего всем мокнуть! Накрываем это пожарище брезентом, а сами на ночлег устраиваемся. Как известно – сапоги нужно чистить с вечера, чтобы с утра надевать их на свежую голову! Миша! Ты на посту первый! Смена каждые два часа!
Хоть и кажутся порой шутки из будущего дурацкими, но местные их воспринимали вполне доброжелательно – тем более армейские, имеющие отношение к вещам простым и понятным. Вон Емеля моему пассажу улыбнулся – скорее всего, подумал, что кто-нибудь из его бывших начальников вполне мог родить нечто подобное.
«Это вам не «хакерский юмор» – это свое, родное! Временем проверенное… Завтра надо будет с рациями поковыряться – спец я, конечно, еще тот, но не сложнее же «Винды»…» С такими оптимистичными мыслями и далеко не радужным настроением я добежал до крупповского грузовичка и юркнул под тент. Нащупал сложенные на лавке трофейные одеяла, завернулся и, отдав себе мысленный приказ проснуться через четыре часа, провалился в тяжелый сон. Вот только снилось мне, что я пытаюсь поставить на свой компьютер «двухтысячную» и абсолютно не понимаю, что значат все эти окошечки с буквами…
Минск, улица Артиллерийская, дом 34, БССР. 25 августа 1941 года. 3.42
Почему-то считается, что сотрудники спецслужб обожают работать по ночам. Прямо хлебом не корми, а дай провести ночь в засаде или за расшифровкой вражеской радиограммы! Ничего подобного – в этих структурах тоже люди служат, которые предпочитают проводить темное время суток в постели, желательно с чистым бельем, а не в грязной подворотне или под кустом где-нибудь в лесу. Именно такой точки зрения придерживался лейтенант Мориц – дежурный по радиоцентру.
Несмотря на то что центр подчинялся 3-му Управлению абвера, ничего романтического или захватывающего в своей службе лейтенант, до войны работавший инженером на одной из радиостанций Гамбурга, не видел. Тем более в ночных дежурствах. Абсолютное отсутствие хоть какой-нибудь романтики и головная боль по утрам. И любимое присловье начальника пункта радиоразведки и контроля радиосвязи гауптмана Маковски: «Из унылых переговоров тыловиков и интендантов узнать можно больше, чем любая Мата Хари накопает!» – нисколечки жизнь не облегчало.
Тем более что в обязанности Морица входил всего лишь надзор за операторами приемопередающих станций и записывающих аппаратов и контроль входящих сообщений своей сети. И если общаться с обслуживающими функ-гераты и магнитофоны ему было просто и приятно (он сам иной раз с удовольствием возился с новейшим и секретным TonS. B1 «Bertha», записывавшим вражеские передачи не на привычную проволоку, а на тончайшую ленту с металлическим напылением), то специалистов-криптографов лейтенант чурался. Впрочем, при обработке «корреспонденции» единственное, что от него требовалось, – безукоризненно соблюдать инструкции и сортировать полученные сообщения в соответствии со стоящими на них грифами. А поскольку шифрованная радиограмма из Могилевского узла связи была снабжена всего лишь пометкой «Срочно» (ну и «Секретно», конечно же, вся переписка разведывательной службы рейха велась под этим грифом, даже если в документе сообщалось о закупке дров или бумаги), то и отправилась эта бумажка в соответствующую папку, дожидаться утра, когда прибудет облеченный должными полномочиями офицер-шифровальщик. Будить крайне секретного и довольно злопамятного лейтенанта телефонным звонком ради «текучки» Мориц даже не собирался.
