– Das frühstück ist im preis inbergriffen!
[10]
Тотен чуть не поперхнулся огурцом, но быстро ответил в том же стиле:
– In userem hotel ist schwedisches buffet!
[11]
– Что, в общем-то, немудрено, поскольку обе эти фразы стояли в разговорнике соседними, а само «пособие тупого толмача» было в его мобилке. И как обучающий материал я выучил его наизусть.
Колхозники, сопровождавшие столь ценный груз, непонимающе хлопали глазами, так что соглядатаями лингвистически подкованного бургомистра их можно было не считать. Но лучше перебдеть, и для дополнительной проверки я подошел вплотную к мужичку:
– Wie heißt du? Zeigen Sie mir bitte Banja?
[12]
Дедок в ответ только лупал глазами, но вот тетка, похоже, вычленила главное в моем вопросе:
– Баня? Скоро баня, скоро… Часок подождать надо, топят ее пока, – затараторила она, совершая руками иллюстративные движения: так, на слово «баня» она изобразила, что моет что-то, а на «топят» – словно дрова в печку бросала. При этом похожа она была на родных «челночниц», торгующихся на барахолке в какой-нибудь восточной стране.
Тотен подключился к лицедейству и на ломаном русском переспросил, точно ли час ждать. А может – два? Тетка не моргнув глазом согласилась и со второй цифрой, после чего Алик с важным видом перевел для меня диалог на немецкий – слава богу, не весь.
Буркнув «Gut!», я сунулся в телегу, собираясь стащить какую-нибудь вкусняшку, тем более что Тотен так аппетитно хрустел огурцом, но тут же был оттерт неугомонной селянкой, которая, окатив меня очередным валом трескотни, выдрала у меня корзину с овощами, подхватила вторую – с пирогами и понесла все это богатство к дощатому столу, вкопанному в тени здоровенной липы, росшей рядом со зданием школы.
«Вот ведь реактивная мадама! – искренне восхитился я энергии и бесстрашию тетки. – И совсем не боится, что осерчавший такой бесцеремонностью зольдат может и в дыню прикладом зарядить! Впрочем, приклада у меня с собой нет, пистолет в кабуре, и вообще – внутренняя интеллигентность так и прет! Потому и не боится нисколько…» Я заметил, что Алик жестом показал мне, что надо отойти и переговорить. Проводив грустным взглядом старика, несущего к столу исходящий паром чугунок, я поплелся вслед за другом.
– Ну что там, в местном правлении? – спросил я, когда мы уселись на завалинке у крыльца, прямо под вывеской «Загатьинская средняя школа».
– Все довольно неплохо: немцы здесь крайний раз были больше двух недель назад.
– Вот как? Что же, им и продналог не нужен? – удивился я.
– А это уже Акункин подсуетился – местные сами продукты возят. Раз в неделю грузят две подводы…
– И куда везут?
– К шоссе, до Чечевичей. Говорят, километров тридцать в один конец выходит.
– Понятно. А немецкий он откуда знает?
– Учительствовал.
– Здесь? – я показал на вывеску.
– Нет. Городской. Из Минска.
– Ты и это вызнал?
– Спрашиваешь! Чай, не первый день допросами занимаюсь… – усмехнулся Тотен. – Натаскался уже.
– Домой вернемся – в ЭйчАр
[13]
переходи, претендентов будешь колоть.
– Лишь бы вернуться, Тошка! Лишь бы вернуться! А там я даже на ресепшене сидеть готов! – отшутился Демин.
– Ты за стойкой в немецкой форме сидеть будешь или в энкавэдэшной?
– Да хоть голым! – Чувствовалось, что Лешу неслабо «плющит» от одной только мысли, что мы можем и не попасть обратно домой, хотя если вспомнить, что из всей нашей шатии-братии он, пожалуй, самым домоседом был, то ничего удивительного.
– Вернемся, брат! Куда мы денемся! – Надеясь, что голос прозвучал не слишком фальшиво, бодро сказал я в ответ. – Лучше давай про «бугра» местного опять!
– Да мутный он, аж жуть! У меня, признаться, сложилось ощущение, что он того… – и Тотен сделал многозначительную паузу.
– Да говори прямо, а то нам, контуженым, мозги напрягать вредно!
– Ну как тебе сказать… – снова замялся друг. – Короче, он немцам не просто так служить пошел!
– Казачок засланный, что ли?
– Как раз наоборот. Сложилось у меня ощущение, что он нам где-то даже рад.
– «Нам» – это кому?
– Ну, что солдаты немецкие в деревне объявились. Намекнул тоненько, что давно уже предлагал гарнизон в деревеньке разместить.
– Ого! Колхозников, что ли, своих боится?
– Здесь совхоз, а не колхоз! – поправил меня педантичный Алик.
– Один фиг! – отмахнулся я. – Лучше про гарнизон продолжай.
– Не скажи, форма собственности разная, – продолжал настаивать собеседник. – Мне хмырь этот документик интересный показал.
– Что там?
– Инструкция, в которой рекомендовано преобразовать совхоз в сельскохозяйственную коммуну, в которой, кстати, запрещается раздавать совхозное имущество населению.
– О как! – удивился я, но уже через секунду вспомнил кое-какие события месячной давности. – У Акимыча что-то похожее творилось. Не хотят жратву по отдельности собирать, верно?
– Вот, я прихватил, – и он достал из кармана кителя сложенный лист бумаги, – сейчас прочитаю: – Первое: «Во всех колхозах необходимо строго соблюдать трудовую дисциплину, ранее учрежденные общими собраниями правила внутреннего распорядка и нормы выработки. Все без исключения члены сельхозартели должны беспрекословно выполнять приказания председателей и бригадиров, направленные на пользу работы в колхозах». Как тебе?
– Ну, это мы уже обсудили. Дальше давай!
– Не вопрос! Пункт второй: «На работу выходить всем безоговорочно, в том числе служащим, единоличникам и беженцам, работать добросовестно».
Третье: «Бригадирам и счетоводам строго ежедневно учитывать работу каждого в отдельности лица и записывать выработанные трудодни».
Дальше: «Подготовку почвы к осеннему севу и проведение осеннего сева производить строго коллективно».
– Хороший заход, – вставил я, пока он переводил дыхание, – все крики про единоличников можно в унитаз спустить.
– Чьи крики? – не понял Тотен.
– Да «по ящику» иногда можно было услышать… Ты продолжай, раз уж начал.
– Как скажешь. Вот особенно приятен пункт за номером пять: «Распределение всего собранного урожая сорок первого года производить только по выработанным трудодням, о чем будет дано отдельное распоряжение».
