На несколько мгновений в комнате установилась тишина: обер-лейтенант после отповеди столь высокого начальства просто застыл, Лахузен явно пытался понять, в чем причина лестной оценки действий противника адмиралом, обычно крайне скептически относившегося к диверсионным операциям, а Бентивеньи с Пикенброком молчали, если так можно сказать, за компанию.
– Господин адмирал, насколько мне известно, эта самая группа «Медведь» – не больше чем выдумка безопасников, охранявших тот район! – Лахузен наконец нашелся, чем ответить. – Они пытались хоть как-нибудь связать инциденты, произошедшие практически одновременно, но в разных местах. Скорее всего, торопились доложить об уничтожении разведывательной сети противника.
– Напомните мне, Эрвин, какое было расстояние между этими точками?
– Где двадцать, а где и пятьдесят километров. И это при том, что средняя скорость передвижения по так называемым «русским дорогам» равна хорошо если двадцати километрам в час. Не так ли, обер-лейтенант? Вы только что оттуда и, надеюсь, уже успели оценить состояние тамошней дорожной сети.
– Совершенно верно, господин оберст! – фронтовик уже вышел из ступора. – На основных магистралях, конечно, можно постараться ехать быстрее, но там такие заторы из войсковых колонн, что иной раз можно простоять пару часов, вообще не двигаясь. А ехать по лесным дорогам быстрее тридцати километров в час сможет или самоубийца, или профессиональный гонщик. Правда, можно принять как допущение, что русские более привычны к своим дорогам, а потому способны перемещаться по ним быстрее… – Обер-лейтенант позволил себе улыбнуться: – Но водителей у них значительно меньше, чем в нашей армии.
– Будем считать, что вам удалось меня убедить, – согласился Канарис. – Однако как вы объясните то, что многие вражеские диверсанты носят нашу форму? И владение немецким языком? Это, кажется, как раз входит в задачи контрразведки?
Глава 4
Деревня Загатье Кличевского района Могилевской области, БССР. 20 августа 1941 года. 9.03
Поскольку совместить гигиенические процедуры с косметическими вчера не удалось – банально из-за отсутствия подходящего освещения, стрижку перенесли на сегодняшнее утро. И сейчас Алик учил нашего старшину создавать правильную уставную стрижку немецкого солдата. На моей, кстати, многострадальной голове. Определенная логика в этом была – если что-то пойдет не так, криво обкоцанные патлы все равно скроются под повязкой, но оптимизма роль подопытного кролика мне тем не менее не доставляла. К тому же бинты уже не являлись необходимой деталью моего туалета, а скорее страховкой – рана практически не кровила, и в самом скором времени я собирался от них избавиться. С унылостью жизни примиряли разве что чистое белье, качественная вымытость и хорошая погода.
– Затылок покороче… Вот так… – бормотал над ухом Тотен, часто щелкая машинкой.
– Дак почти как у нас, – бухтел с другого бока Емельян.
– Так, да не так. У немцев коротко только затылок стригут и над ушами выбривают, а чуб я оставлю.
– Командиры так стригутся, с чубом-то. А рядовому гоголем ходить устав не велит.
– А фрицев велит, так что готовься, Емеля, – и тебя по последней моде постригу. Будешь точь-в-точь как в европах ходят! – Видеть лицо друга я, естественно, не мог, но отчего-то показалось, что Демин широко улыбается.
– А оно мне надо, товарищ сержант госбезопасности? – Несвидов относился к Алику с плохо скрываемым пиететом, поскольку, как он сам как-то проговорился, «так по-вражески балакать и сам Гитлер не сумел бы», и практически всегда при личном общении называл нашего лингвиста по званию или по фамилии. Впрочем, в боевой обстановке Емельян правил конспирации не нарушал и пользовался позывным. Сам старшина совсем недавно обзавелся прозвищем. Тут постарался Док, в припадке креативизма обозвавший завхоза Щукой. На вопрос командира «С какого бодуна?» Сережка объяснил свой нехитрый ассоциативный ряд, после чего все вопросы отпали.
– Надо будет – и прическу в индейском стиле у тебя на голове соорудим, старшина! – Командир подошел, как всегда, бесшумно.
– Так точно, Александр Викторович! – Спорить с Фермером – последнее, на что, по моему мнению, Емельян бы решился. – Разрешите спросить, товарищ майор, а индейская – это какая?
– Пока стрижете, старший лейтенант тебе подробно расскажет, – отмазался Саша. – А как расскажешь, – он тронул меня за плечо, – вместе с Тотеном на второй этаж поднимитесь – дело есть.
– Раньше чем через пятнадцать минут не закончим, командир. Руку пока набиваем, – сообщил Алик.
– Главное – чтобы не многострадальную морду! Как придете – так придете. Я не тороплю. – И Саша пошел к машинам, аккуратно припаркованным в тени деревьев, что росли около школы. Меня, кстати, здание учебного заведения еще вчера изумило – оно было самым большим не только в Загатье, но и, по словам Люка, во всех деревнях в округе. Хотя удивлялся я недолго – в двухэтажной школе было всего восемь классных комнат, и, учитывая, что она единственная в радиусе километров пятнадцати, этого хватало едва-едва.
– Товарищ Окунев, так какая она, индейская стрижка, а?
– А? Что? – Я не ожидал, что шутка Фермера так зацепит Емелю.
– Ну, стрижка, про которую товарищ командир говорил…
– А, это… Тебе точняк не пойдет, старшина. – Вдаваться в подробности не хотелось, но решение пришло само собой: – Прутик дай! Вон из метлы выдерни, да подлиннее, чтобы мне наклоняться не пришлось.
Алик на время перестал щелкать машинкой и с интересом следил за тем, как Несвидов потрошит хозинвентарь. Не то чтобы нам нравилось глумиться над предками, но иногда их непосредственная, в чем-то даже детская реакция на многие кажущиеся нам привычными вещи поднимала настроение. Впрочем, у них тоже получалось время от времени отплачивать той же монетой, особенно в вопросах географии и быта. И только «высокое» положение спасало порой меня и друзей от конфузов. Хотя это мы так думаем, ведь местные вряд ли обсуждают проколы при нас. И от этого иной раз я лично испытываю нешуточный дискомфорт – «фильтровать» все, что говоришь, тяжко. Тем более что мужики уже давно стали своими, второй месяц пошел, как по немецким тылам вместе мотаемся.
Взяв прутик, я изобразил на утоптанной земле профиль человеческой головы, кое-как нацарапал глаза и уши, а потом штриховкой нарисовал качественный панковский «ирокез»:
– Ну как, Емеля, соорудить тебе такое на башне? – ехидно поинтересовался Алик.
– Да ну вас, к едрене маме, товарищи командиры! – надулся старшина. – Это где ж такую херню на башке носят-то?
– В Америке, брат. Индейцы.
– Еще в Канаде, – добавил Тотен, стирая сапогом мои художества.
– Ну, Америка далеко, – с глубокомысленным видом заявил Емельян. – Никто и не узнает, что это за… – Определение он явственно подобрал куда хлеще первого, но в последний момент сдержался. – Чудо у меня на голове. Еще за сбежавшего из «желтого дома» примут, так что я, товарищи командиры, категорицки отказываюсь.
