Дверь сарая натужно закряхтела, в образовавшейся щели возникла голова Мишеля. Он настороженно осмотрел сарай, как будто в запертом помещении могла находиться какая-то досадная неурядица. Кэти сидела на колоде для рубки дров, подперев головку маленькими кулачками. Глаза настороженно и недоверчиво следили за адъютантом.
Но в следующее мгновение вся настороженность исчезла, испарилась, растаяла. Да и могло ли быть иначе: у Мишеля в руках покоилась большая кукла. Волосы у неё были забраны в мелкую золотую сеточку, которая вполне могла сойти за головной убор царицы Савской. Обмётка белого атласного платья, с пущенными вдоль подола вензелями из толстых парчовых ниток, также была золотой, а по кружевным прорезям рукавов сверкали драгоценные камушки.
Кэти заворожено смотрела на куклу. В это чудо невозможно, казалось, поверить, но кукла не исчезала. Напротив, Мишель с картинно беспечным видом подошёл к девочке и протянул ей игрушку.
– Это вам, мадемуазель.
– Мне? – Кэти всё ещё боялась поверить своему счастью.
– Да-да, берите, – он вручил девочке куклу и та осторожно, как хрупкий цветок, приняла её на руки, тут же поправляя оборки роскошного платья и золотую сеточку на волосах.
– Это мне? – снова пролепетала Кэти, как бы ещё не веря в реальность игрушки.
– Да, конечно. Но у меня к вам небольшая просьба. Надеюсь, вы не откажетесь проехаться со мною к вашей тёте в Батайск? Здесь недалеко.
– А где papan?
[8]
– глаза девочки тревожно блеснули.
– Ему необходимо задержаться, – Мишель попытался снова изобразить беспечность и повертел в воздухе рукой, затянутой в тонкую чёрную перчатку. – Но ваш papan задержится здесь ненадолго. Он непременно нас нагонит, вы даже не успеете по нему соскучится.
Кэти недоверчиво посмотрела в глаза корнету.
И тут морозную тишину, повисшую стеклянным занавесом над станицей, раздробил нестройный винтовочный залп. Мишель оглянулся на дверь, передёрнул плечами. А когда снова посмотрел на свою юную собеседницу, ещё раз зябко передёрнул плечами. И было отчего: девочка, крохотная хрупкая девочка исчезла. Перед ним стояла маленькая старушка. Вмиг посеревшее, покрывшееся скорбными морщинками личико, ничуть не походило на детское.
– Папочка… – всхлипнула она.
Мишель подыскивал слова, чтобы успокоить девочку, разуверить, обмануть, но она вдруг с размаху бросила красавицу куклу на пол и исступленно принялась топтать её.
– Папочка! Папочка! – истерически вскрикнула она. – Я тоже стану настоящим большевиком! Я обязательно отомщу за тебя!..
«Струились лучистые дали, окурки и кровь на полу, ногами топтала я куклу, что дал мне Каледин в тылу…», – вспомнил Никита бабушкино стихотворение.
Плюшевый зайка в его руках смотрел жалобно, как бы говоря:
– Почему мы, игрушки, чаще всего страдаем от ваших взрослых игр? В чём мы виноваты?
Все пять лет супружества, Никита прятал на даче игрушечного зайца и фотографии, с которыми расстаться, почему-то было жаль, а Ляльке показывать не хотелось. Здесь же, в секретере, обретались стихи, писаные тоже давно, тоже не жене. Да и заяц серенький… Если б его увидела Лялька, то наверняка обиделась бы, ведь женщина, особенно русская, всегда болеет единоличностью.
Заяц плюхнулся на поленья, его серая плюшевая шерстка сначала подёрнулась дымком, потом по ней пробежал лёгкий, едва заметный огонёк. Заяц жалобно пискнул, правая лапка игрушки откинулась в сторону, будто посылая воздушный поцелуй своему инквизитору. От неё. Прощальный. А была ли любовь, если обыкновенный плюшевый заяц превратился в фетиш?
Сверху на сгорающего в любовном онгоновом
[9]
огне зайца легли стихи, фотографии. И ещё стихи. И ещё. Чёрная пенка сгоревшей бумаги покрывала поленья, словно траурная кайма вокруг живого портрета огня. Сжигать себя – дело, оказывается, совсем не простое. Пусть стихи, написанные когда-то другой девушке, не имели никакого отношения к сегодняшней жизни, только это была неотделимая часть человеческой души. Так стоило ли сжигать память, уничтожать прошлое, из которого вылепилось существующее сегодня?
– Лавры Гоголя спать не дают? – тихий голос, похожий на лепет ветерка в листве осины, вернул его к камину, к холодному летнему вечеру.
Никита скосил глаза. Рядом в другом каминном кресле уютно устроилась Лялька.
Вот так всегда! Она умела приходить незаметно, напоминать о себе в самые нежелательные минуты. Все годы их семейной жизни протекали вроде бы ровно и гладко, по авторитетному заявлению тёщи, женщины своенравной и своевольной до боли в печёнке. Впрочем, других тёщ в природе ещё не замечали, поэтому они и зовутся любимыми.
И всё же бывали такие вот минуты, когда жизненно необходимо было остаться один на один с одиночеством. Говорят, что одиночество – хорошая вещь, только в то же время как воздух необходим человек, которому можно сообщить по секрету, что одиночество – хорошая вещь! Таким незаменимым человеком постоянно прикидывалась Лялька, – подкрадываясь, возникала, материализовалась, вытаскивала мужа из всех тяжких настроенческих пропадений и пропаданий.
Интересно, заметила ли она зайца, вот в чем вопрос? Может он успел сгореть до?.. Объясняться не хотелось, тем более врать.
Никита ничего не ответил, лишь нахохлился и ещё больше стал похож на сердитого ёжика, фырчащего под осенними листьями.
– Зря ты это затеял, – опять подала голос Лялька. – Знаешь, из твоего романа можно было сделать очень даже не плохую повестушку. Я тебе и раньше говорила, помнишь?
Это была правда. При чтении отдельных глав его жена становилась самым незаменимым, самым беспощадным редактором: сначала слушала внимательно, затем отбирала рукопись, вычитывала, чуть ли не каждое слово, набрасывалась на рукопись с карандашом, отстаивая и утверждая свою правку.
Надо сказать, такое редакторское вмешательство было довольно плодотворным, даже стало незаменимым для Никиты. Но сейчас важно другое: Лялька не заметила казнь зайца! А сгоревшие стихи посчитала сгоревшей рукописью законченного романа.
Верно, потому, что один раз Никита уже порывался на грязное дело сжигания ещё недописанной рукописи. Тем лучше. Пусть пока думает, дескать, опус сгорел и всё тут. Тем более, чтобы походить на Гоголя, для начала необходимо научиться сжигать!
– Послушай, Елена, – полным именем он называл жену только при серьёзном разговоре, ну, разве что на людях иногда. – Послушай, покойный Николай Васильевич тут ни при чём. Да и не только у него одного литературная жизнь состоит из сожжённых рукописей.
– Разве? – съехидничала Лялька.
– Дело в том, – назидательным и противным скрипучим голосом принялся объяснять Никита. – Дело в том, таких вот постмодернистских публицистических романов, как мой, написано столько, что их критическая масса скоро взорвёт самоё себя. Я опух от этого! Цитаты, цитаты, цитаты. Коды, перекоды, словари перекодов. Комментарии к словарям. Комментарии к комментариям. Пропала собака! Маленькая! Беленькая! Пушистенькая! Вернись поскорее, мой маленький друг! Всё! Не хочу! Надоело!
