Впрочем, и сам он во всем этом повинен не меньше жены, он это понимал, но от понимания не становилось легче, когда он подписывал чеки.
Он подытожил расходы, аккуратно записал сумму в чековую книжку. Девять тысяч триста двадцать шесть долларов сорок семь центов. Ничего себе! Подходящие расходы для человека, потерпевшего две неудачи.
Когда он работал с Бреннером над его первой пьесой, тот как-то сказал: «Не понимаю, какие серьезные заботы могут быть у человека, зарабатывающего больше пятидесяти долларов в неделю». Тогда Бреннер был молод и впадал в крайности, но все же интересно, что подумал бы он сейчас, если бы забрел в контору своего старого товарища и увидел на захламленном столе все эти подписанные чеки.
Поддавшись внезапному порыву, он заполнил — собственной рукой — еще один чек на девять тысяч триста двадцать шесть долларов сорок семь центов. Имя получателя пока не значилось. Затем Крейг вписал название родильного дома. Это был родильный дом, где появились на свет его дочери.
Он написал записку комитету родильного дома по сбору средств, вложил ее вместе с чеком в конверт, надписал адрес и заклеил конверт.
Он еще раз подвел итог. Позвал Белинду. Звонка в конторе не было: когда-то он собирался провести его, но решил, что это глупо. Он вручил Белинде чеки и запечатанный конверт и сказал:
— На сегодня все. Благодарю вас.
Затем он спустился вниз, зашел в соседний бар и выпил столько, сколько требовалось, чтобы скрасить предстоящий вечер.
Когда он пришел домой, Пенелопа спросила:
— Как ты думаешь, доживу я когда-нибудь до того дня, когда ты явишься к ужину трезвым?
Только что ушли последние гости. В гостиной повсюду стояли пустые стаканы. Пенелопа на кухне вытряхивала пепельницы. Он посмотрел на часы. Половина второго ночи. Засиделись гости. Он опустился в кресло и скинул ботинки. Ужинало четырнадцать человек. Стол был отличный. Компания скучная. Он выпил слишком много вина.
Теоретически все двенадцать гостей — его друзья.
Но настоящими он считал только Роберта и Элис Пейн. Роберт Пейн — вице-президент издательства по коммерческой части, представительный, солидный, высокообразованный человек, неторопливый, вдумчивый собеседник, не любитель праздной болтовни. Крейг познакомился с ним в издательстве, где его просили составить сборник пьес, и сразу же проникся к нему симпатией. Его жена Элис — детский психиатр, крупная симпатичная женщина с седеющей, по-мужски остриженной шевелюрой, обрамлявшей спокойное овальное лицо. Пенелопа считала их нудными, и Крейг знал, что пригласила она их ради него, чтобы он не слишком жаловался на плохую компанию.
Никто из сидевших за столом не работал в театре или кино, но были двое, иногда вкладывавшие деньги в его спектакли. Как обычно, был Берти Фолсом. С тех пор как у него умерла жена, он не пропускал ни одного званого ужина. По обыкновению, он рассказывал о биржевых делах. Подробно. Фолсом на несколько лет старше Крейга. Маленького роста, остролицый, лысеющий, заурядной наружности, безукоризненно одетый, с круглым аккуратным брюшком, он возглавлял крупную маклерскую фирму на Уолл-Стрите. «Чем ниже спускается Берти Фолсом в деловую часть города, — размышлял Крейг, — тем больше растет его влияние». Время от времени он давал Крейгу советы насчет акций, и тот время от времени ими пользовался. Иногда советы оказывались полезными. С тех пор как он овдовел, его приглашали в дом Крейга постоянно. Часто он сам звонил в шесть часов и спрашивал, что они сегодня делают. Если ничего особенного у них не намечалось, они приглашали его поужинать вместе с ними в узком семейном кругу. Фолсом всегда помнил, у кого когда день рождения, и приносил подарки для Энн и Марши. Пенелопа говорила, что жалеет его. Капитал Фолсома составляет, по подсчетам Крейга, не меньше двух миллионов долларов. Видимо, надо отдать должное душевной доброте Пенелопы, если она находит время жалеть человека с капиталом в два миллиона. Когда у них званые вечера вроде сегодняшнего, Пенелопа приглашает разных дам — для Фолсома. Дамы эти — обычно разведенные — относятся к тому сорту женщин, что всегда свободны и могут прийти ужинать в любой дом. Когда Крейг занят на работе или выезжает из города, Фолсом сопровождает Пенелопу в театр и в гости. Кто-то однажды сказал, что Фолсом — полезный человек. Вдовец в кругу друзей никогда не помешает.
Берти Фолсом рассказал о биржевых делах. Помимо этого, говорили о прислуге, о том, какие скверные в этом году спектакли на Бродвее, о спортивных автомобилях — «феррари», «порше» и «мазерати», о бедах нынешней молодежи, о любовных похождениях — открытых и тайных — отсутствующих друзей, о том, как невозможно стало найти приличное место для отдыха на Карибском море, и о сравнительных достоинствах различных курортов с точки зрения условий для катания на лыжах. Оказалось, что все присутствующие каждый год катаются на лыжах. Все, кроме Крейга. Пенелопа ежегодно проводила месяц в Солнечной Долине и Аспена. Одна. Крейг, сидя за столом в своем нью-йоркском доме, почувствовал, что становится специалистом по лыжному спорту. В сущности, он ничего не имеет против лыж и жалеет, что в молодости у него не было для них времени, но спортом надо заниматься, а не болтать о нем. Никто не упомянул о его последнем фильме и вообще ни об одном из его фильмов. Никто, кроме Пейнов, которые приехали немного раньше, чтобы поговорить с ним за бокалом вина, пока не явились остальные гости. Им понравилась его последняя картина, хотя буйная сцена в парижском ночном ресторане, где герой ввязался в драку, показалась Элис слишком уж дикой. На это Роберт Пейн дружелюбно заметил: «Элис еще не научилась забывать о том, что она психиатр, когда идет в кино».
Впрочем, была одна интерлюдия, вызвавшая у Крейга некоторый интерес. Заговорили о женском освободительном движении, и Пенелопа, обычно неразговорчивая в компании, активно включилась в беседу. Она была за движение, Крейг поддержал ее. Все женщины, сидевшие за столом, — тоже. Не будь они так заняты примерками, устройством званых ужинов, регулярным посещением парикмахерских и поездками на Карибское побережье и в Солнечную Долину, они, несомненно, оказали бы на движение большое влияние.
Крейг не утруждал себя подбором гостей. Хотя бы потому, что слишком был занят другими делами. Иногда он знакомился с людьми, которые казались ему интересными, и советовал Пенелопе пригласить их, но она почти всегда отвечала ему, что этот мужчина, эта женщина или супружеская пара по той или иной причине, обычно веской, не подходит для компании, которую она в этот день собирает.
Он вздохнул, сам не зная почему, поднялся с кресла и, пройдя в одних носках по толстому светлому ковру к серванту, где стояли бутылки, налил себе виски. Пенелопа вернулась из кухни, взглянула на стакан в его руке. Когда она бросала такие взгляды, он чувствовал себя виноватым. Он опять взял бутылку, добавил виски, плеснул в стакан немного содовой и вернулся к своему креслу. Он наблюдал, как движется Пенелопа по просторной уютной комнате при мягком свете ламп, бросавших неяркие кремовые круги на полированное дерево приставных столиков, на парчовую обивку кресел, на медные вазы, полные цветов. Пенелопа не выносит яркого света. В любом их жилище, даже если это снятый на лето домик, трудно найти место, где можно почитать.
