— Почитаем в утренних газетах! Жажду фотоснимков с близкого расстояния!
— Бесчеловечно… Лучше бы их вывезли на полигон и там…
— Молчи, женщина! Это было лучшее зрелище в моей жизни!
— Мерзавец! Чудовище! — Женщина в черном бархатном платье бьется в руках седого мужчины. — Ты отдал им Эмми! Ненави-и-ижу!!!
Взгляд цепляется за плачущую девочку на руках у сурового отца.
— Бабуля… Там бабуля! Давай вернемся, папочка!
Через Коппер-бридж медленно ползут танки и бульдозеры с громадными щитами вместо ковшей.
— Зачем это? — растерянно спрашивает Элизабет, остановив какого-то прохожего.
— Чтобы не разбегались, — равнодушно отвечают ей. — Хотя зря. Они сами шли. Как стадо овец. И стояли, не рыпаясь, пока их давили.
— Как сигнал пропал, так они и утихли, твари, — ухмыляется краснолицый толстяк со свежим шрамом через щеку.
Элизабет отшатывается прочь, ей не хватает воздуха. Осознание того, что произошло там, на площади, обрушивается на нее.
— Брендон… О господи, Брендон!!!
Гремит под каблуками сердце города. Подобрав юбку, Элизабет бежит через мост к зданию мэрии.
— Куда ты, красавица? — кричат ей. — Там все уже кончилось!
От грохота ползущих танков мутится рассудок. Кто-то хватает Элизабет за руки, она отбивается, уворачивается, расталкивает людей, несется дальше.
— Мисс, нельзя туда! Эй, мисс!
Только налетев грудью на скрещенные перед ней винтовки, Элизабет останавливается. Не устояв на ногах, оседает на землю. Смотрит вперед, не в силах отвести взгляда.
Площадь перед зданием мэрии завалена телами. Раздавленными, искореженными, изорванными тяжелыми танковыми гусеницами. Горы тел. Поблескивают металлические разломы. Смотрят в небо тысячи открытых мертвых глаз. Тишина. Лишь ветер играет прядями волос. Вздрагивает цветок шиповника, приколотый к рваному платью перерожденной, лежащей в нескольких шагах от Элизабет Баллантайн. Руки маленькие, детские. Вместо головы — месиво костных обломков и светлых волос.
Элизабет тихо воет, впившись зубами в кулак. Ее поднимают, отводят в сторону, за угол.
— Мисс, тише, тише. Хлебните-ка из фляги. — Пожилой гвардеец усаживает девушку у стены. — Я вас понимаю. Это страшно. Это несправедливо по отношению к тем, чьи родные сейчас лежат там. Но был приказ императора. Пейте. Во-от, умница. Куда вы шли? Давайте я вас провожу.
Проходит минута, другая, пятая. Элизабет медленно выдыхает. Глоток бренди немного приводит ее в чувство. Она вспоминает, куда и зачем идет. И понимает, что ее Брендон не может быть здесь, на площади. Девушка возвращает гвардейцу флягу, встает. Давит приступ тошноты, пытается улыбнуться.
— Благодарю, капрал. Я дойду. Тут недалеко. Меня ждут. Я шла и просто… просто увидела и…
— Понимаю, милая. Так куда тебе?
— Куин-Мэри-авеню, — отвечает она и уходит, стараясь держать спину прямо.
Врет. Ей всего лишь обойти площадь и спуститься на одну улицу ниже к Фармингтону.
— Берегите себя, мисс! — кричат ей вслед.
* * *
Полицейский участок встречает ее тишиной. Три полисмена коротают сумерки за карточными играми и немного оживляются, увидев на пороге девушку.
— Добрый вечер, мисс! Что привело вас к нам?
Элизабет ставит корзинку на шаткий табурет. Приподнимает вуаль, улыбается, стараясь выглядеть дружелюбно.
— Прошу прощения, что нарушаю ваш покой, джентльмены. Мне надо повидать одного из ваших арестантов.
Голос девушки звучит равнодушно. Полисмены с интересом переглядываются.
— Какого именно, мисс? У нас тут камеры ломятся от всякого рода хулиганья.
— Одного, — повторяет Элизабет. — Особого.
— А-а-а! Ну надо же! А разрешение на свидание у вас имеется?
Элизабет называет фамилию человека в дорогом пальто и добавляет так же равнодушно:
— Я обещала свое содействие.
— Хорошо, мисс. Покажите, что у вас в корзине.
Элизабет выкладывает на стол револьвер с пустой обоймой, бутылку красного вина и сверток с ботинками. Полицейские забирают револьвер, остальное отдают обратно.
— Вино вам, джентльмены, — улыбается девушка.
— Благодарю, мисс, — отвечает, видимо, старший по званию. — Нам запрещено на службе. Пойдемте. Я вас провожу.
Он открывает перед Элизабет тяжелую дверь, ключ цепляет к поясу. Девушка берет корзинку, следует за ним. В голове мерно отщелкивает метроном. Две минуты. У нее всего две минуты.
Они идут вдоль камер, переполненных людьми. Свист, улюлюканье, к девушке отовсюду тянутся руки.
— Мародеры, — бросает полисмен через плечо. — Мелкое хулиганье. Скоро уже места под них не останется.
Поворот. Взять корзину поудобнее. Не бояться. Спокойнее. Дрожащие руки тебя выдадут, Элизабет. Глаза в пол. Не смей плакать. Иди.
— Пришли, мисс. Будете говорить с ним?
Она кивает, прикусив щеку. Подходит к решетке, берется за нее обеими руками. Боится взглянуть, смотрит под ноги. На каменный пол шлепается капля, за ней другая.
— Брендон, — зовет она. Голос дрожит, как заячий хвост.
Минута, напоминает внутренний метроном. У тебя минута, девочка.
Он подходит, накрывает механическими ладонями ее стиснутые кулаки. Она поднимает глаза.
«Не плачь», — шевелит он губами. Глаза счастливые, лицо грязное, от одежды остались одни лохмотья.
— Говори, — просит Элизабет. — Говори со мной.
«Я в порядке, — отвечает он на амслене. — Мне сказали, что ты жива. Это главное. Пожалуйста, не плачь».
«Читай по губам, — беззвучно просит Элизабет, почти прижавшись лицом к решетке. — Продолжай говорить. Я тебя отсюда заберу. Сейчас».
«Я понесу наказание. Заслуженно. И я рад, что ты пришла. Посмотрю на тебя напоследок. Не плачь, Элси. Ты мое счастье. Теперь я могу это сказать. Я больше не боюсь».
— Говори со мной. Пожалуйста, говори еще.
С улицы доносится глухой хлопок, потом грохот взрыва, звон разбитого стекла и крик:
— Да здравствует демократия!
Элизабет делает глубокий вдох, считает до трех, выхватывает из корзины бутылку вина и изо всех сил бьет полисмена по голове. Звук удара совпадает со вторым взрывом. Полисмен мешком валится на пол.
— Сейчас, Брендон…
Девушка торопливо вытряхивает из рукава заточку, режет на себе юбку, вытаскивает из-за широкой резинки чулка отмычки. Вываливает из корзины сверток с ботинками, срывает второе дно, сует Брендону через решетку два револьвера:
