— Ты что городишь? Не проснулся до конца?
Коппер высокомерно вскидывает подбородок.
«Я обязан благоговеть перед мальчишкой, создавшим прибор, который превратил нас в убийц? Может, сказать ему спасибо за то, что нас сейчас отстреливают, как бродячих собак?»
Брендон молчит, стиснув зубы. Элизабет сверлит подполковника злым взглядом. Раттлер тяжело вздыхает.
— Значит, так. Мой дом — нейтральная территория. Это касается всех, Коппер. Держи себя в руках хотя бы из уважения к мисс.
«О! Покорнейше прошу меня извинить, мисс Баллантайн, — ухмыляется Коппер, отвешивает шутовской поклон. — У вас дивная семейка, я в восторге и…»
Элизабет расстегивает шубу, выскальзывает из нее быстрым движением плеч. Коппер замирает, так и не закончив реплику. Вид у него сконфуженный.
«Извинись», — глядя на Коппера в упор, требует Брендон.
Подполковник разводит руками:
«Из уважения к положению мисс… Прошу прощения».
— Дурак ты, Коппер, — сухо замечает генерал, принимая у Элизабет шубку.
В коридоре за спиной подполковника слышатся шаги, и в вестибюль выходит босая Хлоя, закутанная в белую шаль. Она зевает и трет заспанные глаза. Увидев ее, Элизабет стремительно бледнеет, тишину дома прорезает отчаянный крик:
— Мама!!! Мамочка, что с тобой стало?!
* * *
«Ну и дела, — размышляет Раттлер, поднимаясь по лестнице в мансарду. — Как все переплелось. Хлоя — мать Элизабет. Ну кто ж знал? И кто знал, что Коппер так среагирует на Брендона? Черт, черт…»
Он осторожно стучит в запертую дверь.
— Ло, это я. Открой, малышка.
По ту сторону — ни звука. Коппер говорил, что Долорес почти не выходит из комнаты после известия о смерти матери. Лишь иногда спускается в подвал за топливом.
«Пару раз я заставал ее у Часовщика. О чем они говорили — понятия не имею. Твоя дочь меня сторонится, а Пенни — не из общительных», — рассказывал подполковник.
— Долорес, открой отцу, — спокойно повторяет генерал.
Дверь распахивается. Перед Раттлером стоит дочь в старом платье Элеонор, лицо девушки — безжизненная маска. Волосы не прибраны, под глазами залегли тени. Сэр Уильям обнимает Долорес, прижимает к себе.
— Я дома, родная. Я так соскучился по тебе, Ло.
Она отстраняется, смотрит словно сквозь него.
«Твой дом в городе, папа».
Раттлер глядит на дочь с беспокойством. Проходит в комнату. Помещение производит впечатление нежилого. Гладко застеленная кровать, на столе и комоде никаких вещей, лишь слой пыли. Только небрежно брошен в кресле у окна теплый плед.
— У тебя холодно здесь. Почему ты не спускаешься к остальным, малышка? Что случилось?
Долорес прикрывает дверь, идет к окну. Накрахмаленное кружево подола шелестит по ковру, как палая листва.
«Я вам больше не нужна».
— Ло, ты ошибаешься. Да, мамы нет, но я-то жив. Я приезжаю, как только получается выбраться. Ты мой любимый ребенок, как ты можешь быть мне не нужной?
Она выдвигает ящик комода, достает гребень, расчесывает волосы, не глядя в зеркало. Собирает аккуратный пучок на макушке, подкалывает его шпильками. Раттлер смотрит на дочь и не узнает ее.
«Она была такой сразу после перерождения. Пустой», — думает он с тоской.
— Малышка, Коппер о тебе беспокоится. Почему ты его избегаешь?
«У Коппера насыщенная личная жизнь. То Пенни Лейн, то Хлоя. Зачем ему еще и я?»
— Ло, при чем тут его личная жизнь? Он наш друг, он тебя с пеленок знает!
«Я лишняя, папа. Больше нет тех, с кем я могу быть рядом, не мешая. Я сейчас всем помеха. Даже тебе».
Пустой, ничего не выражающий взгляд. Прямая линия сомкнутых губ. Пыльное, пропахшее сердечными каплями материнское платье.
«Оставь меня одну, папа».
И он говорит, пытаясь схватиться за единственную соломинку:
— Я приехал с Брендоном. Помнишь его? Спустись хотя бы поздороваться. Ему сейчас очень нужна поддержка.
Под дугами опущенных ресниц мелькает что-то отличное от равнодушия. Долорес беззвучно шевелит губами, генералу приходится угадывать.
«Я приду».
Сэр Уильям целует дочь в бледную щеку, просит поторопиться и спешит в комнату Коппера. Не обнаружив подполковника там, Раттлер спускается в подвал, переоборудованный под мастерскую.
Коппер сидит на хромоногом табурете спиной к входной двери и увлеченно играет в шахматы с Часовщиком. Увидев вошедшего генерала, девушка поднимается на ноги и напряженно следит за ним сквозь прутья решетки.
— Здравствуй, Пенни, — кивает Раттлер. — Ну и кто кого?
Часовщик не удостаивает его ответом. Отходит вглубь клетки, садится по-турецки на деревянный топчан, кладет на колени руки и закрывает глаза. Раттлер берет с доски черную фигуру: это вставший на дыбы медведь с оскаленной пастью.
— Откуда в шахматах медведь? — спрашивает генерал Коппера.
«Это ферзь. Пенни попросила вырезать его в виде медведя».
Сэр Уильям приглядывается к другим фигурам. Ладью изображают часы с Броктайм-сквер, коня — тонконогий цирковой скакун, украшенный плюмажем. Слон стоит на шаре, хоботом обвивая огромное яблоко. Пешки безлики, словно отряд ликвидаторов в зеркальных масках. У черного короля изысканный старомодный фрак и длинные гладкие волосы, а белый король — женщина с высокой прической и в юбке до пола, открывающей спереди ноги до середины бедер.
— Интересно. А почему короли разного пола?
«Борьба противоположностей. Инь и Ян», — поясняет Коппер и тянется к фляжке на столе.
Механические пальцы откручивают пробку, Коппер подносит флягу к губам, долго катает жидкость во рту, промокает губы тряпицей.
«Хороший коньяк. Угощайся, Уилл».
— Благодарю, не сейчас. Странные фантазии, Коппер. Я про Инь-Ян. — Прищурившись, Раттлер рассматривает фигурку белого короля.
«Это не моя история. Я только воплотил то, о чем попросили. Ты говорил с Долорес?»
— Говорил. Она закрылась. Полностью. И я ничем не могу ей помочь.
«В замкнутом пространстве люди быстро сходят с ума, Уилл. Твоей девочке нужны впечатления, отношения, общение. То, чем она жила. А тут этого нет».
— Общения нет?
Коппер аккуратно расставляет фигуры на доске, поглядывает в сторону Часовщика.
«С Хлоей они общего языка не нашли. Она возится со Стефаном, пытается даже меня опекать. Стефан, видя, что твоя Ло высокомерно игнорирует его нянюшку, обходит ее стороной. Моего общества она избегает по непонятной мне причине. А к Пенни иногда спускается».
