Астронавт походил на фарфорового казачка, упакованного в коробку с пенопластом. Его лицо было направлено прямо в небо, но неба он не видел, потому что не было окна. Над головой имелось лишь два маленьких люка по бокам. Окно и люк настоящего пилота появятся только ко второму полету «Меркурия». А Шепард лежал в коробке. Капсулу наполнил зеленоватый флюоресцентный свет. Шепард мог посмотреть наружу только через окошко перископа, расположенного перед ним на приборной панели. Окошко было круглое, примерно один фут в диаметре, и располагалось посередине панели. Снаружи, в темноте, специалисты могли следить за манипуляциями Шепарда по блеску линзы перископа. Они подходили к капсуле и широко улыбались. Их лица заполняли окно. Линза давала угловое искажение, и потому их носы выступали примерно на восемь футов вперед по сравнению с ушами. И если люди улыбались, то казалось, что зубов у них больше, чем у щуки. А когда рассвело, Шепард мог вращать перископ туда-сюда и видеть вверху Атлантический океан… а внизу, на Земле, каких-то людей. Но перспектива выглядела несколько странной, потому что он лежал на спине, окошко же перископа было не слишком большим и передавало изображение под необычными углами. Солнце светило все ярче и ярче и в окошко стали попадать солнечные блики. Лежа на спине, Шепард вытянул левую руку и щелчком установил на место серый светофильтр. Это хорошо помогало, хотя фильтр и нейтрализовал большинство цветов. Люк завинтили, и теперь Шепард не слышал практически никаких звуков внешнего мира, за исключением голосов, раздававшихся в наушниках его шлема. Затем, как и перед любым летным испытанием, дело дошло до карты контрольных проверок. В наушниках зазвучал голос руководителя пусковой программы:
– Выключатель автоматического выброса груза. Включен?
И Шепард отвечал:
– Вас понял. Выключатель автоматического выброса груза включен.
– Выключатель тормозного нагревателя. Отключен?
– Выключатель тормозного нагревателя отключен.
– Выключатель посадочного бака. В автоматическом режиме?
– Выключатель посадочного бака в автоматическом режиме.
И далее по списку. В промежутках кто-нибудь постоянно выходил с ним на связь, чтобы поддержать и поинтересоваться, как он себя чувствует. Шепард слышал голоса Гордона Купера, который был «капкомом», то есть «капсульным коммуникатором», и находился в срубе возле пусковой установки, и Дика Слейтона, который тоже должен был стать капкомом, но при этом находиться в Центре управления полетом в момент запуска. У Купера была телефонная связь с капсулой, и на линию постоянно выходил Билл Дуглас или еще кто-нибудь из врачей, чтобы проверить моральное состояние астронавта или просто поболтать. Поговорил с ним и Вернер фон Браун. Обратный отсчет продвигался крайне медленно. Шепард попросил Слейтона, чтобы кто-нибудь позвонил его жене и убедился, что Луиза правильно понимает причины задержки. А затем он снова вернулся в тесный мир капсулы. В наушниках постоянно слышался раздражающий тон – очень высокий, на границе слышимости, – вероятно, это был звук обратной связи. Шепард слышал гудение кабинных вентиляторов и вентиляторов скафандра и стоны инверторов. Так он и лежал, втиснутый в этот крохотный глухой чехол, обмотанный всеми мыслимыми видами проводов и шлангов, идущих от его тела, шлема и костюма, и прислушивался к гудению, жужжанию, обертонам… Минуты и часы проходили, а он поворачивал колени и лодыжки на несколько сантиметров в стороны, чтобы оживить кровообращение… Там, где его плечи были прижаты к креслу, образовались две маленькие зудящие точки. А потом начался прилив в мочевом пузыре. Проблема заключалась в том, что помочиться было некуда. Поскольку полет должен был продлиться всего пятнадцать минут, то никому и в голову не пришло устроить в капсуле мочеприемник. Иногда имитации полета затягивались настолько, что астронавты в конце концов мочились прямо в скафандры. Больше ничего не оставалось – не потратить же несколько часов, чтобы освободить человека от всех этих проводов, капсулы и от самого скафандра. Главная опасность при попадании жидкости в среду чистого кислорода, как в капсуле или в скафандре, состояла в возможности короткого замыкания, которое могло привести к пожару. К счастью, единственные провода, с которыми могла войти в контакт моча внутри скафандра, были низковольтными и вели к биомедицинским датчикам, так что особой опасности не возникало. В скафандре имелся даже губчатый механизм для впитывания избыточной влаги, главным образом пота. И все-таки никто всерьез не учел возможности того, что в этот самый день, день первого американского пилотируемого космического полета, астронавт будет находиться на верхушке ракеты, в капсуле, с практически неподвижными ногами более четырех часов… и думать о своем мочевом пузыре. Незаметно помочиться в подкладку скафандра было нельзя. Там имелась собственная охлаждающая система, а температура отображалась на внутренних термометрах, подключенных к панелям приборов. А перед этими панелями сидели крайне сосредоточенные специалисты, чья единственная задача заключалась в том, чтобы смотреть на циферблаты и отмечать любые колебания температуры. И. если бы веселый ручеек температурой тридцать семь градусов без предупреждения хлынул в систему, внезапно усилился бы поток фреона – газа, используемого для охлаждения скафандра, – и бог знает, к чему это бы привело. Махнуть на все рукой? Это ужасно. Ведь тогда астронавту номер один придется объяснить по рации – пока вся нация ждет, а русские выходят на второй круг в битве за небеса, – что он просто помочился в свой скафандр. По сравнению с возможностью такого конфуза в финальной фазе обратного отсчета астронавта совершенно не беспокоила опасность взорваться на пусковой площадке. Нужная вещь не позволяла Шепарду молиться: «Господи, не дай мне взорваться». Нет, молитва его звучала так: «Боже, пожалуйста, не дай мне опозориться». Зайти так далекой и оконфузиться.
Постоянным страхом праведного пилота был не страх смерти, а опасение разделить участь Джона Гленна, который в то утро стал лишь обычным свидетелем разворачивающейся драмы. Но нужно отдать должное Гленну. В течение последнего месяца подготовки он в качестве дублера трудился не покладая рук. И действительно оказался полезным. А этим утром Гленн даже пришел вместе с товарищами подбодрить Шепарда, и очень кстати С утра тот находился в фазе Улыбающегося Эла с Мыса а когда ехал в фургоне, то даже попросил Гаса Гриссома помочь ему разыграть сценку про Хосе Хименеса.
– Если вы меня спросите, что нужно хорошему астронавту, я отвечу: ему нужны храбрость, нормальное кровяное давление и четыре ноги, – все это Эл к тому же старался говорить с мексиканским акцентом, как и комик Дана.
– А зачем четыре ноги? – покорно спрашивал Гас.
– Ну, вообще-то сначала в космос хотели послать собаку, но потом решили, что это слишком жестоко.
Да, именно таким и запомнят его в день старта: веселым и раскрепощенным. Когда Шепард поднялся на портальном подъемнике и шагнул наружу, чтобы войти в капсулу, Гленн уже был там, одетый в белое, как техники. Он улыбался. А когда Шепард наконец-то втиснулся в капсулу и взглянул на приборную панель, там лежала записка: «Играть в гандбол запрещается». Это была маленькая шутка Гленна. Он широко улыбнулся и вытащил записку. Действительно, это было довольно смешно…
