Сначала семерых храбрецов, их жен и детей вывели на сцену в конце арены, и состоялась небольшая приветственная церемония, во время которой астронавтов по очереди представили публике, а затем многочисленные политики и бизнесмены выступали с речами. И все это время огромные говяжьи туши шипели на огне и дым смешивался с ледяными струями воздуха из кондиционеров. Только сильный холод удерживал гостей от рвоты: нервные окончания солнечного сплетения замерзали напрочь. Жены пытались быть вежливыми, но это им не удавалось. Дети ерзали на сцене и просились в туалет, где не были уже несколько часов. Жены вставали и шепотом спрашивали у местных жителей, где тут уборные.
К несчастью, теперь наступала та часть, когда они должны были расслабиться, поесть говядины и фасоли с подливкой, выпить немного виски, обменяться рукопожатиями с добропорядочными хьюстонцами и почувствовать себя как дома. Гостей снова вывели на первый этаж арены, освободили пространство, поставили для них складные кресла и бумажные тарелки с огромными кусками жареных техасских бычков, а затем окружили их еще целым частоколом таких же складных кресел. Вокруг этого частокола, лицом к толпе, выставили кольцо из техасских рейнджеров. Не одна сотня человек выстроились рядами возле барбекю. И все они накладывали огромные жирные куски говядины на бумажные тарелки… и попивали виски. Затем публика заняла места на трибуне и смотрела оттуда вниз, на первый этаж. Это и было главное событие, торжественный прием: пять тысяч человек, все, как один, – особо важные персоны сидели на трибунах Хьюстонского Колизея посреди дыма, поднимающегося от жарящегося мяса, и наблюдали за тем, как астронавты едят.
Нескольким особо важным персонам, правда, разрешили пройти через кольцо рейнджеров и лично поприветствовать парней и их жен, которые в это время боролись с огромными порциями бурого мяса. Какой-нибудь Херб Снаут из Кар-Кастла подходил и говорил:
– Привет! Я Херб Снаут! Из Кар-Кастла! Мы чертовски рады видеть вас, просто чертовски рады!
Затем он поворачивался к одной из жен, чьи руки были целиком заняты говядиной, так что она даже не могла пошевельнуться, наклонялся и расплывался в широчайшей сладкой улыбке, демонстрируя свое почтение к леди, и говорил – настолько громко, что бедная перепуганная женщина роняла дымящееся мясо прямо на колени:
– Мое почтение, мадам! Вас мы тоже чертовски рады видеть! – А затем он подмигивал так, что его глаз чуть не вылезал из орбиты, и говорил: – Мы слышали много хорошего о вас, девочки, много хорошего! – И опять яростно подмигивал.
Некоторое время спустя такие вот Хербы Снауты заполонили все свободное пространство, и повсюду огромные куски мяса падали на колени, а лужи виски проливались на пол. А пять тысяч зрителей наблюдали, как астронавты работают челюстями. Дым и шум голосов наполняли воздух, а дети, которым хотелось в туалет, громко кричали. А потом, когда безумие, казалось, достигло полного предела, заиграл оркестр, огни погасли, луч света упал на сцену, и шоу началось. Из динамика раздался громкий приветливый голос:
– Леди и джентльмены… в честь наших высоких гостей и замечательных новых соседей мы рады представить… вашему вниманию… мисс Салли Рэнд!
Оркестр заиграл «Сахарный блюз», а луч света упал на древнюю старуху с желтыми волосами и белой маской лица. Ее кожа напоминала мякоть дыни зимой… В руках у нее были огромные, украшенные перьями вееры… И она начала свое знаменитое стриптиз-шоу… Салли Рэнд! Она была немолодой и известной стриптизершей еще во времена Великой Депрессии, когда семеро наших храбрецов ходили в школу. Оркестр завывал трубами, а Салли подмигивала, носилась по сцене и трясла перед героями поединка своими древними ляжками. Это было выше секса, выше шоу-бизнеса, время грехов и умерщвления плоти. На дворе стояло 4 июля два часа пополудни. Говядина дымилась, виски кричало: «Чертовски рады вас видеть!», – а Хьюстонская Венера покачивала своим веером, благословляя все происходящее.
Еще три года назад Рене была упрямой офицерской женой, которая могла с удовольствием затратить три дня на шлифовку куска саманного дерева, стирая ладони в кровь, чтобы сэкономить баснословную сумму в девяносто пять долларов. Когда в 1959 году Скотт звонил ей с испытаний из Вашингтона, Альбукерке или Дайтона и потом присылал счет на пятьдесят долларов, это казалось концом света. Пятьдесят долларов! Да у них столько уходило на еду в месяц! Так было три года назад. А теперь она сидела в гостиной собственного дома – выстроенного по заказу, а не стандартного, – на берегу озера, вокруг дубы и сосны. Как-то на выходных они с Энни Гленн прилетели из Вашингтона в Хьюстон, чтобы выбрать себе жилье, и вышло так, что они нашли лучшее место поблизости от Космического центра – в новостройке под названием «Лесное убежище». Тут же поселились семьи Гриссома и Ширры. С восхитительной предусмотрительностью, – как потом выяснилось, – они выстроили свои дома так, чтобы из окон видны были только вода и деревья, а стены, выходящие на улицу, практически не имели окон. И только они начали привозить мебель, как стали прибывать туристические автобусы и отдельные туристы на автомобилях. Удивительные люди! Подъезжал автобус, и экскурсовод объявлял в микрофон:
– Перед вами дом Скотта Карпентера, второго астронавта «Меркурия», совершившего орбитальный полет.
Иногда люди выходили из автобуса, собирали пучки травы с лужайки и возвращались. Они верили в волшебство. Порою туристы долго смотрели на дом, словно чего-то ожидая, а потом подходили к двери, звонили и говорили:
– Нам очень не хотелось тревожить вас, но не могли бы вы попросить выйти кого-нибудь из ваших детей, чтобы сфотографироваться с нами.
И все же туристы не походили на фанатов кинозвезд. Не было никакого исступления. Они действительно думали, что проявят деликатность, если попросят выйти сфотографироваться не вас самих, а ваших детей. У них еще сохранялось ощущение неприкосновенности домашней святыни.
Это был первый дом, который построили Рене и Скотт, первый дом, действительно принадлежащий им. Все в порядке – они перевернули очередную страницу своей жизни. События теперь развивались очень быстро. Внезапно выяснилось, что им собираются подарить полностью меблированный дом. Лучший из домов, который можно было купить в 1962 году по оптовой цене – за шестьдесят тысяч долларов. Через месяц после полета Джона Гленна Фрэнк Шарп из Хьюстона сделал Лео де Орси, как советнику парней по деловым вопросам, следующее предложение. В знак выражения своей гордости астронавтами и новым Центром пилотируемых космических полетов, строители, подрядчики, торговцы мебелью и прочие, кто занимается строительством и обустройством пригородных домов, подарят каждому из семерых храбрых парней по коттеджу из тех, что были построены в 1962 году специально для так называемого парада домов в Шарпстауне. Шарпстаун был пригородным жилым районом, рекламой которого занимался сам Фрэнк Шарп. Парад домов представлял собой ряд типовых коттеджей, которые поставщики, решившие открыть дело в Шарпстауне, могли использовать для рекламы своей продукции. Шарп собирался выделить землю – участок стоимостью десять тысяч долларов – для каждого из астронавтов; подрядчики подарят национальным героям дома, а мебельные и универсальные магазины полностью их обставят. Семеро парней со своими семьями будут жить на Рябиновой аллее, между Ричмонд-роуд и Беллейр-бульваром, в коттеджах стоимостью в шестьдесят тысяч долларов. Так как в тот момент Шарпстаун представлял собой лишь тысячи акров продуваемых насквозь пустырей, Аллея астронавтов стала бы неплохим началом для заполнения пустых пространств. Шарп был техасцем до мозга костей. Он всего в жизни добился сам и превратился к тому времени во влиятельного горожанина, близкого к мэру, сенатору Альберту Томасу, губернатору Джону Коннелли и вице-президенту Линдону Джонсону. Шарп постоянно вручал призы на ежегодных соревнованиях по гольфу и других подобных мероприятиях. Он действительно был серьезным человеком, по крайней мере по меркам Хьюстона, так что де Орси переговорил с парнями, и те сочли сделку неплохой. Она не имела никакого отношения к космической программе и ни к чему их не обязывала. Это была очередная необременительная привилегия, простая и естественная. Никто из астронавтов на самом деле вовсе не собирался жить в Шарпстауне, расположенном слишком далеко от НАСА. Поэтому они решили принять подарок, пожать всем руки, а потом… продать дома. Джон Гленн не имел ничего против такого рода привилегий, как и все остальные. Это были обычные дополнительные доходы офицера. А Джон служил в морской пехоте вот уже без малого двадцать лет и прошел через слишком много унизительных финансовых затруднений, чтобы задирать нос, когда дело касалось дополнительных доходов и заслуженных привилегий. Поэтому даже такой искренний моралист, как Гленн, не мог понять причины начавшейся шумихи. Гилрут, Уэбб и прочее начальство из НАСА устроили им в связи с этим настоящий разгон. И это было только начало. Вскоре под вопросом оказался договор с журналом «Лайф». Говорили, что сам президент решил положить конец всякой коммерческой эксплуатации статуса астронавта. Пресса с самого начала обижалась на «Лайф», доказывая, что подобные сделки бросают тень на патриотическую миссию астронавтов. А Шарпстаун лишний раз свидетельствовал, куда может завести такая эксплуатация…
