Конрад как раз прошел переподготовку по «посадкам на авианосец в любых метеоусловиях» – то есть он теперь был полностью подготовленным боевым летчиком военно-морского флота, – когда получил предложение стать астронавтом. И его совершенно не смущало, что астронавту не требовалось даже одной десятой части навыков пилота, совершающего ночные посадки. И он, и Ловелл, и остальные были не прочь попытать удачи повторно. На этот раз Конрад прошел отбор с легкостью. Как и прежде, было тридцать с чем-то финалистов. Но им не пришлось проходить через Лавлейс-клиник или аэромедицинский центр в Райт-Паттерсоне. Их отправили на военно-воздушную базу Брукс в Сан-Антонио, где находился медицинский центр военно-воздушных сил. Медосмотры там отнимали кучу времени, но в целом были вполне обычными. После пяти полетов «Меркурия» стало очевидно, что астронавтам вовсе не потребуется чрезвычайной физической выносливости.
А заключительные испытания проходили прямо на Олимпе, который находился теперь в Хьюстоне. Частью их было формальное собеседование – с инженерами НАСА, а также с Диком Слейтоном, Джоном Гленном и Элом Шепардом – по техническим вопросам. Но имелись и «социальные» моменты. В частности, надо было сходить на вечеринку с коктейлем и на ужин в отдельном кабинете хьюстонского отеля «Риц» в сопровождении астронавтов «Меркурия». Когда-то туда ходили Эл Шепард, Гас Гриссом, Скотт Карпентер… а теперь – Уолли. Нужно было полностью себя контролировать, чтобы одновременно остаться славным парнем – любителем пива и проявить сдержанное уважение перед теми, кто уже вступил в этот клуб. Может, я закажу еще выпивку? Это напоминало наспех устроенную вечеринку братства, к которому вы отчаянно хотели принадлежать.
Конечно, разговаривая с Конрадом и Ловеллом, Ширра оставался все же тем самым старым добрым Уолли, их товарищем по оружию из группы № 20. Но разница в положении чувствовалась: на Уолли Ширру, изначально успешного героя поединка, словно бы лился луч света. Ведь теперь на самой вершине стояли семь астронавтов «Меркурия», а все прочие пилоты находились гораздо ниже.
Не то чтобы выдающееся положение «первоначальной семерки» изменило истинную и тайную природу вещей – вовсе нет. Самолюбие «летучего жокея» не знало границ, и члены группы 2 не являлись в этом смысле исключением. Как только их выбрали, они стали оглядываться вокруг и сравнивать себя – «следующих девять» – с «первоначальной семеркой». Среди них был Нил Армстронг, который летал на Х-15. (Кто из астронавтов «Меркурия» делал что-нибудь подобное?) Был Джон Янг, который установил два мировых рекорда скорости взлета. (Кому из астронавтов «Меркурия», за исключением разве что Гленна, такое под силу?) Были Фрэнк Борман, Том Стаффорд и Джим Макдивитт, работавшие инструкторами в Эдвардсе. (Кто из астронавтов «Меркурия» годился на эту роль, кроме Слейтона?) Подумаешь, «первоначальная семерка», скажите пожалуйста! Да вы только посмотрите на Карпентера! Посмотрите на Купера! Да, «следующие девять» были о себе очень высокого мнения. Тем не менее высочайший статус «первоначальной семерки» оставался непреложным фактом. Когда эйфория, вызванная успешным прохождением отбора, улеглась, Конрад и все остальные поняли, что сейчас, при всей их нужной вещи, они занимают в корпусе астронавтов несколько унизительное положение. Они – плебеи, новички, заложники братства. Гас Гриссом любил мрачно и якобы ласково внушать им при встрече: «Не заноситесь, ребятки, не называйте себя астронавтами! Вы пока что не астронавты, пока вы не взлетели – вы стажеры». И это говорилось без тени улыбки.
«Следующие девять» тратили кучу времени на посещение занятий, словно новички или стажеры летной школы в Пенсаколе, – это было плохо; кроме того, они выполняли черновую работу для «священной семерки», что было еще хуже.
Действительно, подумать только, до чего Конрад дошел: стал таскать сумки Джона Гленна! На этом Олимпе было чертовски холодно. Один уровень следовал за другим – даже здесь, на вершине. На самом верху стоял Джон Гленн, но даже в «первоначальной семерке» не все могли с этим смириться. На первой пресс-конференции, где «следующих девятерых» знакомили с публикой, присутствовали и «первые семеро», и Шорти Пауэрс решил представить их в обратном порядке их полетов. Когда он дошел до Шепарда, то сказал:
– И, наконец, Алан Шепард, который всегда может сказать: «Но я был первым!»
Это развеселило публику. Все засмеялись, кроме одного-единственного человека – Улыбающегося Эла. У того даже не дрогнули губы. Если бы тяжелый взгляд мог испускать лазерные лучи, то у Шорти Пауэрса образовались бы две дырки во лбу. Не трудно было догадаться, что после великого орбитального полета Гленна Шепард – первый пилот, первый американец в космосе – чувствовал себя совершенно забытым. Никто теперь не мог сравниться по положению с Джоном Гленном, даже Уэбб, директор HАСА.
Однажды Гленн заявился в офис Уэбба в Вашингтоне и сообщил ему, что собирается внести изменения в свой личный график. Он больше не будет совершать поездки для НАСА по просьбам каких-нибудь конгрессменов или сенаторов. Он больше не станет летать через всю страну, ходить по улицам и стоять на трибунах, чтобы угодить какому-нибудь конгрессмену, которому нужны голоса избирателей или что-то еще. Это не была просьба. Гленн просто дал Уэббу понять, как теперь все будет происходить. Он просто изложил ему правила. И принять их Уэбб мог лишь ценой потери авторитета. Поэтому тот ответил аргументированно, продумывая каждое слово, хотя и немного раздраженно. Послушай, Джон, мы вовсе не посылаем тебя куда-нибудь лишь потому, что этого хотят конгрессмены. Мы направляем тебя туда потому, что это нужно НАСА. Поддержка конгрессменов нам сейчас крайне необходима, это одна из самых важных вещей, которую ты можешь сделать для программы. Гленн ответил, что тем не менее он больше не будет совершать таких поездок. Уэбб начал краснеть. Он сказал, что если Джон получил соответствующие инструкции, значит, должен выполнять свои обязанности. Гленн заявил, что Уэбб ошибается, и продолжал стоять на своем.
Уэбб не стал доводить ситуацию до крайности. Он просто дал буре разразиться. А когда она утихла, все поняли, что директор НАСА не является начальником в своем кабинете, пока там находится Джон Гленн. Тот не отступал и не извинялся. Какое там! Он ясно дал понять, за кем последнее слово.
Именно Джон Гленн сразу понял: проект «Меркурий» – это что-то вроде нового рода войск, несмотря на его гражданскую окраску. Было бы значительно проще, если бы в НАСА присвоили всем формальные звания. Тогда бы такие, как Уэбб, наконец поняли, где их место. У семерых астронавтов могло быть звание генерала поединка – со всеми почестями и привилегиями настоящего генерала, но без обязанностей по части командования. А его самого, считал Гленн, после первого орбитального полета стоило бы повысить в звании до генерала галактического поединка, что немного выше начальника штаба Вооруженных сил и чуть ниже главнокомандующего. А Уэбб, директор НАСА, всего лишь полковник и должен понимать, как следует обращаться с генералом галактического поединка Гленном. Астронавты-новички, такие как Конрад, Ловелл и Янг, могли бы носить звание майора с быстрым продвижением в случае успешного завершения полетов.
Это значительно упростило бы положение и для жен астронавтов. Ибо, как бы они ни отрицали этого в разговорах, многие из супруг «первых семерых» реагировали на прибытие «следующих девяти» и их жен… в точности как персонажи одной истории, которую здесь часто рассказывали. Она касалась жен группы морских летчиков, только что переведенных на новую базу. Командир, которому было поручено прочесть женщинам ознакомительную лекцию, сказал:
