— Еще месяц назад ты не знал разницы между запальным фитилем и взрывателем, — тихо спорил Сагара с Идзуцу.
Исао молча, с улыбкой слушал. Он велел друзьям как следует изучить взрывное дело, и те упросили своих двоюродных братьев — у Сагара двоюродный брат был строителем, у Идзуцу — военным — научить их.
— Ведь это ты не знал, как подрезать фитиль: прямо или наискось, — парировал Идзуцу.
И оба принялись при помощи травинок и полых сухих веточек тренироваться, как вставлять фитиль в детонатор.
— Здоровский пистон получился, — гордо прокомментировал Сагара, наполовину заполнив землей короткую веточку. — Половина пустая, половина набита порохом.
Конечно, в веточке с дерева не было опасного очарования того, похожего на металлическую гусеницу капсюля из красной латуни, столь несерьезного на вид — в него можно с удовольствием посвистеть, — но который при этом таил силу взрыва. Однако последние лучи летнего солнца, погружавшегося в рощу позади храма Хикава, освещали движения испачканных землей пальцев и заставляли почувствовать далекий запах горелого — запах бойни, которая со временем обязательно произойдет, или, может, это был запах дыма, которым тянуло из ближайших домов, где готовили ужин, а солнечный свет мгновенно превращал землю в порох, сухую веточку — во взрыватель.
Идзуцу тщательно вставил тонкую сухую травинку во «взрыватель», вытащил, измерил длину пустой, незаполненной порохом части, пометил ее ногтем, приложил сухой стебелек, который обозначал фитиль, отчеркнул на нем нужную длину. Затем постепенно ввел в капсюль фитиль до отметки. Если небрежно протолкнуть его слишком глубоко, капсюль взорвется.
— Эх, нет зажима!
— Давай пальцами! Взялся, так делай, — по лицу Идзуцу катился пот, он покраснел от сосредоточенности и напряжения. Он, как его учили, придерживая указательным пальцем головку капсюля, пороховую часть средним, а полую — большим и безымянным пальцами левой руки, приложил к отверстию большой и указательный пальцы правой руки, имитирующие зажим, далеко отвел обе руки влево, отвернул лицо вправо и, с силой повернув правую руку, закрепил фитиль в капсюле. Во время операции он действовал не глядя, отвернувшись, для того чтобы, в крайнем случае, защитить от взрыва лицо, но еще и для того, чтобы подразнить Сагару:
— Ты слишком вертишь головой! Будешь так поворачивать тело, спутаешь операции. Ну, чего беспокоиться о такой роже!
Потом оставалось только, набив в капсюль порох, укрепить и поджечь фитиль, здесь старательно помогал Сагара, используя в качестве пороха землю. И поджечь. Огонь спички, подносимый к еще зеленому стеблю травинки, никак не желал разгораться. В свете зари огонь был незаметен, спичка, догорев до половины, гасла. Фитиль в тридцать сантиметров горит сорок — сорок пять секунд. Травинка была такой же длины, поэтому оба должны были следить, чтобы секундная стрелка прошла пятьдесят секунд.
— Все, бежим!
— Так, уже убежал на сто метров!
Оба, оставаясь на месте, представляли, будто убежали на значительное расстояние, изображали тяжелое дыхание, а потом, переглянувшись, рассмеялись.
Прошло тридцать секунд, потом еще десять. По идее или по времени порох с вставленным капсюлем был далеко отсюда. Однако фитиль был уже запален, условия для взрыва подготовлены безупречно. Огонь неотвратимо полз по шнуру.
Наконец где-то там взорвался невидимый порох. Нечто безобразное, покалеченное вдруг, с движениями, напоминавшими ужасные судороги, взлетело к вечернему небу. Деревья вокруг вздрогнули. Все стало прозрачным, даже звук, он ударился о пламенеющий небосвод… и пропал.
Исао, с энтузиазмом просматривавший документы, неожиданно произнес:
— И все-таки японский меч. Нужно во что бы то ни стало достать двадцать штук. Наверно, некоторые смогут тайком принести мечи из дома.
— Хорошо бы потренироваться, как действовать из положения сидя, и отработать удары на манекенах.
— На это уже нет времени, — тихо сказал Исао, и его слова волнующим стихом отозвались в душах друзей.
— И еще, если получится, то во время каникул, а нет, так в начале осеннего семестра нужно всем походить на занятия учителя Кайдо Масуги, узнать, как совершать очищение. Там можно сказать все, что угодно, он на это смотрит сквозь пальцы. Во-первых, на его занятия можно открыто уходить из дома.
— Но слушать с утра до вечера, как учитель Масуги поносит буддизм!
— Придется потерпеть. Он наш сторонник, — сказал Исао. Потом взглянул на часы и быстро поднялся на ноги.
Исао с товарищами специально пришел чуть позже шести и заглянул через калитку (ворота были уже закрыты) во двор. Под лучами заходящего солнца толпились студенты. В их позах чувствовалось какое-то беспокойство.
— Посчитайте, — сказал Исао тихим голосом.
— …Все пришли! — не скрывая радости, ответил Идзуцу. Исао понял, что не в состоянии долго скрывать радость оттого, что ему поверили. Это, конечно, здорово, что все в сборе. Однако они собрались здесь из-за телеграммы. Из-за ожидания действий. Из-за своей неукротимой отваги. Надо не упустить случая укрепить их решимость.
Крытая красной медью крыша храма в последних лучах солнца казалась темной, и только украшения на концах стропил поблескивали в просветах ветвей дуба и вяза. Рассыпанный за оградой гравий был в тени, но там, где на него падал свет заходящего солнца, гравий напоминал ягоды позднего винограда. И два священных дерева сакаки наполовину темнели в тени молельни, а наполовину были ярко освещены.
Двадцать молодых людей собрались вокруг стоявшего перед храмом Исао. Он видел, как горят зажженные солнцем глаза, чувствовал, что они страстно ждут ту пламенную силу, которая уведет их самих и их души в другой мир.
— Вы собрались сегодня без опозданий, — нарушил молчание Исао. — Я счастлив, что в назначенное время собрались все, даже те, кто ехал издалека, с Кюсю. Однако я собрал вас без определенной цели, хотя, может быть, именно на нее вы рассчитывали. Такой цели нет. С разных концов Японии вы, в общем-то, приехали сюда напрасно.
Среди собравшихся поднялся тихий шепот, возникло движение. Исао возвысил голос:
— Вы поняли? Сегодняшняя встреча совершенно бессмысленна. Она не преследует никаких целей, не предполагает, что вы должны что-то делать. — Исао умолк, поэтому шепот тоже прекратился, всех накрыло разлившееся в сумерках молчание.
Неожиданно раздался сердитый голос. Это был Сэрикава, сын священника из Тохоку.
— Зачем нас собрали? Я не собираюсь терпеть насмешек. Я уехал из дома, простившись с отцом навсегда. Отец постоянно возмущается положением в деревне и говорит, что именно сейчас молодежь должна подняться, поэтому, когда пришла телеграмма, он молча выпил со мной прощальную чарку и послал сюда. Отец не будет молчать, узнав, что меня обманули.
— Да, Сэрикава прав, — немедленно поддержал его другой студент.
