Взгляд Хонды был прикован к лицу сына Иинумы, сидящего прямо против него. Двадцать лет назад Иинума, всего лишь воспитатель из деревни, был на каких-то пять лет старше его и Киёаки, а сейчас он отец такого взрослого сына: это неожиданно заставило Хонду, у которого не было детей, подумать о собственном возрасте.
Во время нескончаемых речей юноша неподвижно сидел на циновке в официальной позе. Трудно было определить, слышит ли он то, что говорится. Он смотрел прямо перед собой — его глаза напоминали сталь, в которой отражался внешний мир.
Брови вразлет, смуглое лицо, твердая линия губ, будто зажавших клинок. Несомненно, в юноше было что-то напоминающее отца, но размытые, тяжелые, мрачные черты Иинумы-старшего приобрели у его сына определенность, смягчились, стали просто строгими. «Вот лицо человека, еще не знающего жизни, — подумал Хонда. — Лицо человека, который пребывает еще в том возрасте, когда трудно поверить, что только что выпавший снег вскоре станет грязным и растает».
Перед каждым спортсменом на циновке, поверх вытянутых в аккуратную линию налокотников, лежала прикрытая полотенцем маска. Кое-где из-под полотенец видна была поблескивающая проволока. Это мерцание, то тут, то там бросавшее блики на обтянутые синей материей колени, вполне соответствовало напряженному тягостному ощущению перед схваткой.
Поднялись судьи — судья передней линии и судья задней линии, вызвали: «Команда белых, Иинума», — облаченный в доспехи юноша ступил босыми ногами на горячую землю и почтительно поклонился богам.
Хонде почему-то очень хотелось, чтобы этот юноша выиграл поединок. Из-под маски, словно крик спугнутой дикой птицы, вырвался боевой клич.
Этот крик разом перенес Хонду в дни его отрочества. Помнится, он как-то разъяснял Киёаки, что через несколько десятков лет молодое поколение начального периода Тайсё, к которому они принадлежали, будут отождествлять, не делая различий в тонкости чувств и ощущений, с группой их сверстников кэндоистов и объединять всех в поколение почитателей грубого, примитивного бога, глупой идеи, — так оно и произошло. Однако неожиданно для себя Хонда теперь с нежностью вспоминал это слепое почитание и чувствовал, как в нем крепнет ощущение того, что этот примитивный бог много привлекательнее той благородной, возвышенной силы, в которую он прежде, сам того не сознавая, верил. Теперь это определенно была другая пещера, не та, куда его втолкнули в юношеские годы.
Поэтому невыносимо резкий боевой клич Хонда воспринял как огонь души, вырвавшийся наружу через узкую щель. Страдания души, охваченной бушующим в груди огнем, сейчас так явственно ожили в груди, словно он сам в свое время испытывал их (хотя на самом деле в те годы Хонда почти не знал душевных страданий).
Время заставило человеческое сердце исполнять странную роль. Эта была попытка, не счищая с памяти патины лжи, покрывшей серебро прошлого, сыграть себя самого целиком, с мечтами и страстями, глубоко проникнуть в ощущения, которых не знал в прошлом. Это было равносильно тому, будто смотришь на деревню, где некогда жил, с высокого перевала: если пренебречь деталями, то осознаешь смысл тогдашней жизни, и выбоины на камнях, которыми была вымощена площадь, доставлявшие в свое время столько неприятностей, отсюда, с высоты, сверкают, заполненные водой, и становятся чарующе прекрасными.
В тот миг, когда Иинума издал первый боевой клич, тридцативосьмилетний судья вдруг до резкой боли ощутил, как этот выкрик, словно стрела, пронзил грудь юноши. Хонде никогда не приходилось проникать так в душу молодого человека, сидящего на месте обвиняемого.
Противник Иинумы из команды красных появился тоже с угрожающим криком, поднимая плечи под спускающейся на них маской, что делало его похожим на раздувающую жабры рыбу.
Иинума был спокоен. Соперники, будто примеряясь друг к другу, сделали один круг, затем другой.
Когда Иинума поворачивался к Хонде лицом, то в глубине проволочной маски, пропускающей свет, подобно бамбуковой шторе, видны были четко очерченные брови, блестящие глаза, а при выкриках мелькал ряд белых зубов; со спины из-под аккуратно подложенного под маску полотенца с перекрещивающимися на нем синими шнурками маски выглядывал стриженый крепкий юношеский затылок.
Неожиданно возникло движение, словно столкнулись бросаемые волнами корабли, затрепетал прикрепленный у Иинумы сзади белый лоскут — знак принадлежности к команде, и в тот же миг противник получил сопровождаемый резким звуком удар по голове.
Раздались аплодисменты: Иинума вывел из строя одного из соперников. Следующего противника, казалось, сдерживало само бесстрашие Иинумы, который, присев на корточки, неожиданно вытянул от бедра меч.
Даже Хонда, который ничего не понимал в кэндо, сразу обратил внимание на правильность выбранной юношей позиции. В самые опасные мгновения его поза не менялась — юноша напоминал вырезанную из синей бумаги фигурку, приклеенную к пространству. Тело его не клонилось к земле, не теряло равновесия. Даже окружающий его воздух казался прозрачной, текущей водой, а не горячей клейкой массой.
Когда Иинума выступил из тени, отбрасываемой шатром, зеркало его нагрудника залила голубизна отразившегося в нем неба.
Противник отступил на шаг. Верхняя, застиранная часть формы резко контрастировала со штанами хакама насыщенного синего цвета, на спине, там, где перекрещивались завязки нагрудника, материя вытерлась, выцвела, образовав покосившийся белый крест. В этом месте свисал яркий красный лоскут.
Хонде, который уже начал ориентироваться в приемах, было хорошо видно, как опасно напряглись в налокотниках руки Иинумы, сделавшего еще один шаг вперед.
Руки, которые выступали между налокотником и отверстием рукава, были крепкими, уже не юношескими: с внутренней стороны бугрились напрягшиеся мускулы; на белую кожу изнанки налокотников переполз кобальт лицевой стороны, и она приобрела лирический цвет рассветных сумерек.
Острия скрестившихся мечей, несмотря на свою толщину, казались обнаженными нервами.
— Яаа, — надменно выкрикнул противник.
— Аря-аря-аря, — громко и чисто отозвался Иинума.
Соперник нацелился на нагрудник, но Иинума отвел меч вправо — раздался треск, похожий на треск ломающегося бамбука. Противники сошлись маска к маске, судья развел их.
— Начали! — подал команду судья передней линии, и бросившийся в атаку Иинума, не останавливаясь, надвигающейся синей волной обрушил на соперника серию ударов.
Это был прием, в котором удары раз за разом становились все более совершенными, резкими, тщательно подогнанными один к другому, поэтому противник, отражавший их слева и справа, в третьей серии, сам подставил себя под прямой удар.
Судья передней линии и судья задней линии одновременно подняли белые флажки.
Таким образом, Иинума вывел из борьбы и второго соперника; вместе с аплодисментами раздались возгласы восхищения.
— Энергично теснить, преследовать и нанести удар! — важным тоном произнес сидевший по соседству с Хондой наставник кэндо. — «Красный» следил за кончиком меча «белого». Этого нельзя делать. Нельзя смотреть на кончик меча противника. Это сбивает с толку.
