Абсолютный профан в кэндо, Хонда тем не менее хорошо понимал, что в Иинуме словно сидела пружина, излучающая глубокий пурпурный свет. Движения его души, не имея цели, находили выход в скачках, движениях тела и, не встречая ответа, мгновенно создавали в душе соперника подобие вакуума.
Вероятно, меч Иинумы спокойно, словно через открытую дверь, достал противника, потому что открывшаяся у соперника щель, необходимая для того, чтобы заполнить воздухом этот вакуум, сама затянула меч Иинумы.
Третий соперник приближался, раскачиваясь телом влево и вправо, с воплем «Ия-ия», напоминающим плач младенца.
Полотенце под маской у него сбилось: ровная белая линия не пересекала лба, один конец почти падал на правое плечо. Своей сгорбленной спиной он напоминал хищную экзотическую птицу.
Однако он был из тех противников, с кем следовало считаться, — искушенный в соревнованиях, где доставлял соперникам немало неприятностей своей манерой фехтования. Подобно тому как птица, схватив корм, убегает, он издали нацеливался на налокотники соперника, часто ему удавалось задеть их, тогда он опять отбегал на приличное расстояние и издавал победный крик. Это был искусный фехтовальщик, который ради обороны не боялся принимать самые уродливые позы.
Изящные ответные движения Иинумы, который, выпятив грудь, словно скользил по воде, выглядели опасно уязвимыми. Казалось, на этот раз он может погубить себя своими изяществом и умением.
Противник все время уходил на недосягаемое для меча расстояние. Он замышлял заразить соперника своим уродством, своим нетерпением.
Хонда забыл о жаре, забыл о папиросах, которые постоянно курил: он обратил внимание на то, что в стоящей перед ним пепельнице совсем мало окурков.
Он протянул руку, собираясь разгладить сморщившуюся материю на столе, и в этот момент сидевший рядом настоятель ахнул. Оказывается, судьи скрестили флажки и потом снова взмахнули ими.
— Обошлось. Сейчас чуть было не получил удар по налокотнику, — пояснил настоятель.
Иинума старался преследовать соперника, который держался на расстоянии. Иинума делал шаг вперед — противник на шаг отступал. Защита была прочной: тело «красного» казалось обвитым причудливыми водорослями.
— Яа… — Иинума сделал выпад — соперник немедленно с холодной улыбкой прикрылся, и они сошлись в решающей схватке.
Скрестились поднятые почти вертикально мечи, они слегка подрагивали, словно мачты сошедшихся кораблей. Нагрудники сверкали, как днища кораблей, казалось, соперники сейчас объединили свои силы в одну и преподносят ее общему, недосягаемому голубому небу. Это прерывистое дыхание, пот, чуть ли не скрежет мускулов, перегоревшее недовольство выкипевшего соперничества… — все это переполняло застывшую симметричную композицию из двух тел.
Судья, чтобы разрешить ситуацию, уже приготовился произнести: «Отставить!». И вдруг Иинума, воспользовавшись силой, с которой соперник сдерживал его натиск, отпрыгнул назад, раздался легкий шлепок — это его меч поразил соперника прямо в грудь.
Оба судьи вскинули белые флажки, а зрители разразились громкими аплодисментами.
Хонда наконец закурил, но сразу же потерял интерес к папиросе, на конце которой тлел слабый огонек, такой слабый, что в солнечном свете, отражавшемся от белой скатерти, было не понять, горит он или нет.
Под ноги Иинумы на землю падали темные капли пота, напоминающие капли крови. Когда он выпрямился, из-под запыленных синих штанин внизу выглянуло, словно выпорхнуло на свет, белое ахиллесово сухожилие.
5
Обладатель третьего разряда Иинума победил пятерых соперников, и на этом первый тур соревнований закончился.
После окончания пятого тура судьи объявили победу команды «белых», а Иинума был награжден серебряным кубком за абсолютную личную победу.
Когда он вышел получать приз, на его лице уже не было пота, на пылающих щеках проступала сдержанная скромность победителя: Хонде давно не случалось встречать в своем окружении такой цветущей молодости.
Ему хотелось поговорить с юношей об отце, но его увлекли в другое здание, повели на обед, и случая поговорить не представилось. Во время обеда настоятель предложил:
— Может быть, подниметесь на Гору?
Хонда некоторое время пребывал в нерешительности, глядя из зала на солнечные лучи, заливавшие Двор.
Настоятель добавил:
— Конечно, простым смертным туда ходить нельзя, обычно подняться на Гору разрешается лишь избранным паломникам — это такое внушительное зрелище! Те, кто поклонился богам на священной вершине, рассказывают, что их, словно громом, поразило ощущение таинства.
Хонда еще раз взглянул на лучи летнего солнца, сверкавшие в зелени сада, и соблазнился тем, что сможет соприкоснуться с тайной.
Для него допущение к тайне предполагало прежде всего очевидность, наличие тайного. Если бы она существовала — очевидная всеобъемлющая тайна, он, скорее всего, охотно поверил бы в нее. Обычно тайна — это нечто необычное, мистическое, скрытое в сумраке, если же существует тайна, которая может быть выставлена под эти безжалостные солнечные лучи, то именно она станет реальной, другими словами, будет принадлежать миру Хонды.
После обеда и короткого отдыха Хонда в сопровождении одного из жрецов начал подниматься по утопающей в зелени храмовой дороге, через несколько минут они подошли к одному из храмов — Саги. Правильное название его звучало много длиннее, указывая на посвящение буйному, свирепому духу; здесь было положено совершить молитву и пройти очищение перед тем, как подниматься на Гору.
Окруженный устремившимися ввысь криптомериями храм, крытый корой кипарисовика, производил ощущение священного места, где смиряется буйный дух; над крышей высоко поднимались тонкоствольные сосны, напоминавшие длинноногих подвижных воинов былых времен.
После обряда очищения жрец поручил Хонду заботам пожилого вежливого проводника, обутого в матерчатые сапоги. Здесь у начала подъема они впервые увидели венок из диких лилий.
— Это к завтрашнему празднику?
— Да. Здесь на Горе три тысячи штук никак не набрать, собрали в ближайших храмах и уже поставили в главном храме, где будет проходить праздник. Студенты, участвовавшие сегодня в соревнованиях, в дар богам повезут цветы на повозке в Нару.
Проводник, предупредив, чтобы Хонда был осторожен на скользкой от вчерашнего дождя дороге, пошел впереди.
Подножие горы Мива, имеющей в окружности около двенадцати километров, расширялось за счет долины Цукумо, обнимавшей запретную территорию, которая включала западную часть Горы позади Главного храма и долину Омия. На плато справа просматривалась заповедная часть, и стволы тонких сосен, растущих в густой некошеной траве, в лучах послеполуденного солнца поблескивали, как агат.
В запретной части деревья, заросли бамбука и папоротника, пронизывающий их солнечный свет — все казалось необычайно возвышенным и чистым. И цвет свежей земли у ямы, которая, по словам проводника, была вырыта кабаном, рисовал в воображении древнее животное, воплощавшее неведомое племя.
