Стараясь не удариться головой, он сосредоточился на том, как удобнее устроиться у глазка. Это была важная тонкость. Отдельные мелочи наверняка очень важны. Для того чтобы заглянуть в другой, ослепительный, словно праздник, мир, не следует пренебрегать никакими мелочами. Он был единственным заключенным в темноте служителем этого праздника. Долгое время он тщательно хранил в голове продуманный порядок церемонии (его одолевали суеверия: если он что-нибудь забудет, все пойдет прахом), и теперь он сначала приложил к дырочке правый глаз.
В той комнате стоял пестрый полумрак — там горела только настольная лампа. Хонда пошел на маленькую уловку: он приказал Мацудо немного отодвинуть кровать, стоявшую у ближней стены, и теперь сдвинутые вместе кровати были все время в поле зрения.
На кровати прямо перед его глазами в слабом свете двигались ноги. Пышное белое и смуглое тела лежали валетом в совершенно бесстыдных позах. Такие позы принимают естественно, когда душа связана с плотью, а мозг, затеявший любовную игру, подобравшись к крайней черте, еще балансирует, но вот-вот отопьет приготовленный им самим пьянящий напиток. Накрытые тенью черные волосы тянулись друг к другу, переплетались, падавшие на щеки спутанные пряди говорили об опьянении любви. Пылающие щеки прижимались к гладким горячим бедрам, по мягкому животу, словно по заливу в лунную ночь, пробегала едва заметная дрожь. Голосов не было слышно, но рыдания, в которых не отличить было радость от грусти, казалось, наполняли все тело, покинутая сейчас грудь, простодушно подставив соски свету, вздрагивала, будто пронзаемая молнией. Ночь, притаившаяся на груди, тайное удовольствие, заставлявшее ее трепетать, говорили о том, что каждая частичка этого тела до боли одинока. Ненасытное желание быть еще ближе, слиться, раствориться друг в друге… покрытые красным лаком пальцы на ногах Кэйко то подбирались, то сжимались, то растопыривались, казалось, они танцуют на раскаленном железе, но упирались всего лишь в сумрачную пустоту.
Ту комнату, понятно, тоже наполняла горная прохлада, но Хонда всем телом ощущал каминный жар. Пылающий камин. Он пожалел, что Йинг Тьян оказалась к нему спиной: по желобку на спине, который он так тщательно рассматривал днем в бассейне, медленно струился пот и каплями скатывался к боку. Ему почудился тяжелый запах мякоти только что очищенного от кожуры тропического плода.
Кэйко двинулась, сползла ниже, и Йинг Тьян чуть повернула голову, лежавшую между ее светящимися в полутьме бедрами. Показалась грудь Йинг Тьян, правая рука ее лежала на талии Кэйко, левой она медленно гладила ее живот. Прерывистый тихий шорох ночных волн, лижущих берег…
Хонде даже не пришло в голову, что его страсть, его любовь обмануты — настолько прекрасна была настоящая, ранее неизвестная ему Йинг Тьян.
Она лежала теперь с закрытыми глазами на спине, ее лоб был наполовину закрыт вздрагивавшим порой бедром Кэйко, над нежными, милой формы ноздрями тенью от листьев акаций нависли пружинки волос потаенного места. Верхняя, вырезанная луком губа Йинг Тьян была влажной, движение, каким она судорожно втягивала воздух, передавалось от изящного подбородка щеке. И в этот момент Хонда увидел, как из-под длинных плотно сжатых ресниц, словно живая, скатилась слеза.
Все движения стремились к неизведанной вершине. Казалось, обе женщины отчаянно напрягают силы, чтобы достичь этого немыслимого, неведомого даже в мечтах пика наслаждений. Хонде эта вершина представлялась блистающей короной, висевшей в воздухе слабоосвещенной комнаты. То была корона полной луны, такой, как в Сиаме, луна смотрела на этих двух шевелящихся внизу женщин, видеть ее мог, пожалуй, лишь Хонда. То одна, то другая, вытягиваясь всем телом, поднималась на цыпочки, тянулась к ней и снова падала, задыхаясь, обливаясь потом. А корона спокойно висела там, куда, казалось, пальцы вот-вот дотянутся, но они так и не дотягивались.
Когда открылась взору та желанная вершина, та неведомая золотая грань мечты, ситуация изменилась: в глазах Хонды сплетенные женские тела являли теперь собой всего лишь картину агонии. Неудовлетворенное желание плоти, сведенные в муке брови — горячие тела корчились, словно старались укрыться от сжигавшего их огня. А крыльев не было. Казалось, будто они по недомыслию еще бегут от страданий, от укоров, но их крепко удерживает плоть, подавляет восторг.
Красивая темная грудь Йинг Тьян была мокрой от пота. Правая грудь, придавленная телом Кэйко, сплющилась, а левую, вздымавшуюся в дыхании, поддерживала левая рука, которой она продолжала ласкать живот Кэйко. На этом постоянно колеблющемся круглом холмике дремал сосок, пот добавлял глянца этому холмику красной глины.
Тут Йинг Тьян, которой, видно, не понравились свободные движения бедер Кэйко, собралась подчинить их себе: высоко подняв левую руку, она схватила Кэйко за бедро и прижала его к своему лицу так сильно, что не могла дышать. Лицо Йинг Тьян оказалось полностью закрытым белым бедром Кэйко.
Бок Йинг Тьян теперь был открыт. Рядом с левым соском, в месте, скрытом до сих пор под рукой, на смуглой коже — таким бывает небо между закатом и наступлением сумерек — были отчетливо видны три крошечные родинки, напоминавшие небесную Плеяду.
…Испытанный шок можно было сравнить разве что со стрелой, попавшей прямо в глаз. Хонда опустил голову, отпрянув от стены. В этот момент кто-то постучал по его спине. Вытащив из шкафа голову, Хонда увидал стоявшую перед ним в ночном кимоно Риэ — глаза ее смотрели сурово, лицо было страшно бледным.
— Что ты делаешь! Ты понимаешь, что это такое?!
Хонду ничуть не смутило, что жена видит его покрытый крупными каплями пота лоб. Ведь он нашел три родинки.
— Посмотри. Нате родинки…
— Ты мне говоришь «посмотри»?
— Ну, посмотри. Я так и думал.
Риэ колебалась довольно долго. Не обращая на это внимания, Хонда отошел к эркеру и сел там на скамейку. Риэ сунула голову к отверстию. Хонда, который никогда не видел себя за этим занятием, сейчас просто не мог вынести жалкого вида жены. Но как бы там ни было, кончилось тем, что супруги повели себя одинаково.
Сквозь сетку на двери эркера он искал скрытую в облаках луну. Луна посылала свой свет из-за облака, обведенного сияющей рамкой, свет тек во все стороны, и некоторые из облаков имели такой же торжественный вид. Звезд было мало, их сияние можно заметить лишь от рощи кипарисовиков.
Риэ кончила смотреть и зажгла в комнате свет. Ее лицо светилось радостью.
Она подошла и села на другой конец скамейки. Риэ уже успокоилась. Она сказала тихим, теплым голосом:
— Удивительно… Ты знал?
— Нет. Узнал теперь.
— Но ведь ты же сказал: «Я так и думал»?
— Риэ, это я совсем о другом. О родинках. Ты ведь когда-то рыскала в моем кабинете в Токио, наверное, читала дневник Мацугаэ.
— Кто рыскал в твоем кабинете?!
— Это сейчас не важно. Я спросил, читала ли ты дневник Мацугаэ.
— Ты что, не знаешь, что меня не интересуют чужие дневники!
