«Магия — это деяние, не ведающее своей цели». Тёмный смысл этих слов пропитывает всё моё существо, и кристалл моего духа проясняется, становится прозрачным, и в его глубине вспыхивает ослепительная точка…
Но разве возможно сказать, как долго я стоял на залитом колдовским лунным светом газоне!.. Передо мной, в изумрудном полумраке, сливаясь в сплошную черную массу, высится купа дерев…
Но вот от неё отделяется какое-то смутное неверное свечение, нечто вроде фосфоресцирующего тумана, который лунный свет оживляет своим зыбким, призрачным мерцанием. Я замираю, всматриваясь в это видение: лёгкий, неуловимый образ плывет сквозь кустарник… Это она — та самая дама, хозяйка Эльзбетштейна, которую я уже видел в жаркую послеполуденную пору парящей над пурпурным морем цветов! Это её королевская походка, её величественная стать!.. Таинственная королева Елизавета!..
Словно притянутое моим взглядом, видение подошло ближе; в тот же миг в моём сознании не осталось и тени воспоминаний о цели моего пребывания в ночном парке. С ликующим криком, непомерная мощь которого сотрясала лишь мою душу, ни единым звуком не проникая вовне, я бросился навстречу — и то переходил в бег, то робко замирал, опасаясь, что неземной образ, напуганный моим приближением, растаяв туманной дымкой, окажется миражём.
Но она не исчезала.
Медлила, когда медлил я, спешила, когда я ускорял свой шаг… И вот она предо мной — величественная королева, мать и предназначенная мне по ту сторону крови возлюбленная, богиня Джона Ди… Её губами мне благосклонно улыбается сама судьба. Я раскрываю объятия. О, как кротко смотрит она на меня, как целомудренно кивает, приглашая следовать за собой… Её узкая, нежная, переливающаяся серебром рука осторожно касается кинжала, и мои пальцы уже готовы разжаться, чтобы вручить ей мой свадебный подарок…
Но тут другой свет, отнюдь не лунный, падает на меня сверху… Нет, не сверху — изнутри! Я не думаю — я знаю: это карбункул с короны Бафомета! И в то же мгновение точка, которая уже вспыхнула в его глубине, взрывается гигантским ледяным солнцем. Одновременно мерцающий взгляд таинственной дамы обещает мне всепоглощающее, несказанное, невыносимое блаженство на тысячелетия вперед… О, как несовместима и враждебна эта пленительная, вбирающая в себя серебристая ночь её глаз полярному сиянию карбункула! И она улыбнулась… Всего на миг, на взмах белоснежных ангельских крыл, её божественные уста тронула мимолётная улыбка… победителя… Даже не улыбка — тень, намек, призрак, фантом! Но было уже поздно: я очнулся и, придя в себя, увидел то, что может видеть лишь двуликий Бафомет, взгляд которого направлен и вперед и назад. Передо мной повелительница мира сего — коварная, лицемерная усмешка на украденном лике святой; одновременно я вижу её со спины, и там она с головы до пят нагая, и в ней, как в разверстой могиле, кишмя кишат гадюки, жабы, черви, пиявки и отвратительные насекомые. Да, такова она: с лицевой стороны, с фасада — сама богиня, окутанная благовониями, с обратной же от нее разит безнадёжным могильным смрадом, здесь царят ужас и смерть…
Моя рука крепко сжимает кинжал, и мне вдруг становится легко и весело. Я почти дружески говорю призраку:
— Ступай, Исаис, я тебя не звал! Второй раз ты не обманешь потомка Хоэла Дата, явившись в обличье дамы его сердца! Все, маскарад окончен, удовлетворись той давней своей победой, которую ты когда-то одержала в мортлейкском парке. Ошибка искуплена! Мы квиты…
Я ещё говорил, а над газоном с воем и свистом пронёсся неизвестно откуда взявшийся смерч. Свинцово-тусклый месяц скрылся в облаках. Из вихря, закрутившегося на уровне моих коленей, сверкнул дикий яростный взгляд; искаженное злобной гримасой лицо было почти неузнаваемо, но, когда рыжая борода обожгла мою опущенную вниз левую руку, сомнения отпали сами собой: Бартлет Грин, первый искуситель Джона Ди!..
Миг — и страшный фантом уносится прочь, подобно вороху багряных осенних листьев. А Исаис Чёрная, стоя предо мной как перед зеркалом, с какой-то судорожной, головокружительной быстротой примеряет обличье за обличьем, которые становятся всё более соблазнительными, откровенными и бесстыдными… Это уже агония, ибо, сознавая тщету своих ухищрений, она неудержимо скатывается в жалкую арлекинаду обычной уличной шлюхи…
А потом настали мир и тишина, ясные и недвижные, сияли на небосклоне звезды. Однако, осмотревшись, я вздрогнул, так как обнаружил себя почти на пороге маленькой дверки, пробитой в крепостной стене, по ту сторону которой извилистая тропинка обрывалась в чужую и враждебную ночь.
Тут только до меня дошло, как далеко заманил меня призрак: ещё шаг — и я переступил бы границу, отделявшую, по словам Теодора Гертнера, мир Эльзбетштейна от мира Исаис Чёрной. Лишь в самый последний момент Бафомет удержал и спас меня от вечной погибели… Хвала Всевышнему, я показал себя достойным Его милости!..
И вновь рядом со мной Теодор Гертнер, теперь он называет меня «брат».
Триумф от сознания одержанной победы ещё кружит мне голову, но я вполне отдаю себе отчёт в происходящем. Каким-то внутренним, сокровенным зрением вижу протянувшуюся золотую цепь сотканных из света существ; два звена расцепляются, чтобы включить меня, новое звено. Я отчётливо понимаю, что это не какой-нибудь символический псевдоритуал, который, будучи жалким, мёртвым отражением неведомых людям реалий, исполняется членами тайных обществ, как «мистерия», а совершенно реальное, непосредственное и животворящее «подключение» к миру иному… «Отныне и вовек ты, Джон Ди, зван, призван и включен!» — мерно и невозмутимо отстукивает метроном моего пульса…
— Ты, стоящий вертикально, раскинь руки в стороны!
Я застываю, словно распятый на невидимом кресте.
И тут же слева и справа мои пальцы сплетаются с пальцами моих соседей, и от уверенного сознания того, что наша цепь нерушима, меня переполняет счастливый восторг. Ведь теперь я, как каждое звено этой цепи, неуязвим, ибо, какой бы силы удар на меня ни обрушился, его разделят со мной все сочленения. Таким образом, разделенная тысячекратно, гасится сила любого удара, любого несчастья, любого яда из мира людей и из мира демонов…
Блаженный покой, рожденный сознанием твёрдой почвы под ногами и чувством братской сопричастности, ещё течёт через меня полноводным потоком, заставляя холодеть от счастья, а чей-то голос в зале говорит:
— Сбрось свои дорожные одежды, путник!
Я с радостью повинуюсь. Подобно окалине, спадают с меня одежды, опаленные пожаром моей земной обители. Подобно окалине… Лёгкий озноб понимания: так в конце пути каждый путник сбрасывает с себя свою дорожную одежду, неважно, куда вели эти дороги! Как окалина, осыпалось и платье княгини Шотокалунгиной…
В это мгновение я вздрагиваю от резкого удара молотка, который приходится в самый центр моего лба. Мне совсем не больно — наоборот, этот удар скорее приятен, так как из моего темени вырывается сноп света… гигантский огненный гейзер, осыпающийся в небе мириадами звезд… и зрелище этого звёздного моря доставляет неизъяснимое блаженство…
