Княгиня медленно поднялась; я, прислонившись к письменному столу, твердо смотрел ей в лицо.
Но ничего из того, что я ждал, не произошло…
Мой прямой, как осиновый кол, взгляд не мог ни изгнать демона, ни испепелить его на месте — короче, никакого действия, которое должно было воспоследовать за столь грозной обличительной речью, мои слова не возымели. Ничего подобного, княгиня смерила меня неописуемо высокомерным и уничтожающим взглядом, даже не снисходя до того, чтобы скрыть хотя бы насмешку, и, тщательно подбирая слова, недоуменно произнесла:
— Я не слишком осведомлена в тех странных формах обращения, которые, видимо, приняты в вашей стране по отношению к нам, русским изгнанникам; поэтому я не совсем уверена в том, что эта ваша чрезвычайно своеобразная манера выражаться не является следствием некоторой вполне понятной для меня теперь аномалии вашего самочувствия. Однако даже у нас, чьи обычаи кажутся иной раз вашим путешественникам весьма грубыми и недостаточно цивилизованными, мужчины не принимают дам, если… если они позволили себе выпить больше, чем обычно…
Я стоял как оплёванный, не в состоянии вымолвить ни слова. Лицо моё горело. Наконец привычная вежливость взяла верх, и я почти бессознательно пролепетал:
— Я… я хотел бы, чтобы вы меня поняли…
— Трудно понять невоспитанность, сударь!
Сумасшедшая мысль пронзила меня. С быстротой молнии наклонившись, я схватил узкую, крепко упирающуюся в край стола руку княгини и порывисто, успев, однако, отметить про себя нервное совершенство этой кисти, привычной к тугой узде и теннисной ракетке, поднес к губам в знак примирения. Ничего инфернального в её руке не было — гибкая, нормальной температуры, пропитанная едва уловимым нежным и одновременно хищным ароматом… Помедлив секунду, княгиня вырвала её и полушутя-полусерьезно замахнулась…
— Эта ручка создана не для того, чтобы переменчивый поклонник покрывал её своими ничего не значащими поцелуями, — и словно далёкая зарница полыхнула в глазах княгини; легкая пощечина, которую получил я, хотя и носила чисто символический характер, была тем не менее вполне реальна…
Я почувствовал себя обманутым и разочарованным, весь мой праведный гнев оказался напрасным, он прошёл сквозь фантом воображаемого врага, не встретив никакого сопротивления; удар пришелся в пустоту — интересно, что сам я сразу как-то обессилел. Неуверенность овладела мной, и я смешался окончательно. В довершение всего, когда мои губы коснулись тыльной стороны матово-смуглой ладони, во мне что-то дрогнуло и откликнулось далёким загадочным эхом. Трепет невыразимо сладостного притяжения… и вдруг — страх, страх оскорбить более тонкую, благородную и совершенную натуру, чем моя… Озноб пробежал по моему телу… От стыда я готов был провалиться сквозь землю, — и с чего мне пришло в голову подозревать эту очаровательную женщину? Что за вздор! Что за бред! Я уже не понимал сам себя. Должно быть, застигнутый врасплох этим открытием, я в состоянии полнейшей беспомощности представлял из себя фигуру весьма жалкую и комичную, так как княгиня внезапно расхохоталась, однако не без известного сочувствия в голосе, потом внимательно оглядела меня с ног до головы и сказала:
— Ну что же, это и мне наказание за мою назойливость. Урок на будущее. Итак, оставим взаимные упреки! Счёт оплачен, а в таких случаях принято покидать отель.
Она резко повернулась к дверям, и тут моё оцепенение вдруг разом куда-то улетучилось.
— Умоляю вас, княгиня! Только не так! Не уходите в гневе и… и с таким мнением обо мне… о моих манерах!
— Уязвленное тщеславие галантного кавалера, не так ли, мой дорогой друг? — Она усмехнулась на ходу. — Это пройдёт. Всего хорошего!
Поток покаянных слов хлынул с моих губ:
— Княгиня, ради Бога, ещё мгновение… Я неотёсанный болван, кретин, которому мерещится всякий вздор, идиот, не отдающий отчета в своих действиях! Но… но должны же вы понимать, что я не пьяница и не хам по натуре… Вы ведь не знаете, что произошло со мной в последние часы… чем я был занят незадолго до вашего прихода и что перевернуло все мои мысли…
— Я как раз подумала об этом, — сказала княгиня с неподдельным участием, в котором уже не было и тени насмешки, — видимо, то представление, которое сложилось в мире о немецких поэтах, отнюдь не ошибка и не преувеличение; теперь мне доподлинно известно, что они забивают себе голову романтическими, далёкими от реальности мыслями и витают в облаках своих сумасбродных фантазий! Вам надо больше бывать на свежем воздухе, мой друг! Поезжайте куда-нибудь! Развейтесь!..
— Прискорбно, но вынужден признать, что вы абсолютно правы, княгиня, — подхватил я и уже не мог остановиться, — я был бы счастлив оторвать себя от письменного стола и от этих пыльных бумаг, в которых и в самом деле можно задохнуться, и провести мой первый отпуск там, где, благодаря посредничеству нашего общего знакомого Липотина, я мог бы надеяться на счастье случайной встречи с вами, на возможность искупить вину за сегодняшнее моё поведение…
Княгиня, взявшись за дверную ручку, обернулась, посмотрела на меня долгим взглядом и, поколебавшись мгновение, с шутливой обреченностью протяжно вздохнула — поразительно, но до чего это напоминало зевок огромной кошки!
— Ну что с вами делать?.. Так уж и быть, извольте… Надеюсь, теперь-то вы поняли, что вам необходимо исправиться…
Она с улыбкой кивнула и, вновь опередив меня — я лихорадочно подыскивал способ ещё немного её задержать, — выскользнула за дверь. И лишь когда замок вкрадчиво щёлкнул у меня перед носом, я опомнился, но было уже поздно — с улицы донесся прощальный сигнал клаксона.
Распахнув окно, я проводил взглядом бесшумно тронувшийся с места лимузин.
Если ныне все шотландские исчадия ада, в том числе и страшная богиня чёрных кошек, раскатывают в таких сверхсовременных «линкольнах», то дело плохо: дабы противостоять их дьявольскому соблазну и не погрязнуть в грехах, как в мягких подушках этого роскошного авто, воистину придётся уподобиться Святому Антонию, усмехнулся я.
Задумчиво прикрыв окно, я оглянулся и увидел госпожу Фромм, которая застыла там, где минутой раньше, небрежно облокотясь о письменный стол, стояла княгиня. Я вздрогнул, так как в первое мгновение не узнал её: вся она как-то осунулась, щеки запали, плотно сжатые губы, казалось, навсегда онемели, неподвижный взгляд остекленевших глаз, в которые вмёрз невыразимый ужас, был прикован к моему лицу, словно пытаясь что-то в нём прочесть.
Я подавил свое нарастающее изумление, весьма кстати вспомнив собственные перепады настроения, и даже как-то устыдился — в сущности, сам не знаю почему — перед этим новым в моем доме человеком, весь облик которого был окутан ореолом странного целомудрия — даже воздух с её приходом стал как будто чище… Я поднёс руку к лицу: нет, хищный, щекочущий нервы аромат экзотических духов не улетучился.
Потом попытался перед этой необъяснимо симпатичной мне женщиной оправдаться в эдакой шутливой форме:
