Уже неделю молодой человек в полном смысле жил в «Принце Оранском» и ни разу не видел дневного света, если не считать первых утренних лучей, пробивавшихся сквозь зашторенное зеленой материей окно, когда он с заплывшими от пьянства глазами, неумытый и нераздетый, валился на диван, чтобы продрыхнуть до позднего вечера.
И опять все та же угарная круговерть с картами и костями, пивом, скверным вином и сивухой, когда со всех сторон напирают охотники погулять на дармовщинку – портовая шпана, чилийские матросы, бельгийские проститутки, и вот уже банк отказывается оплатить последний счет и на бочку летят цепочка от часов, перстни и запонки.
Хозяин счел себя обязанным пригласить на заключительный акт этого празднества своего приятеля Циттера Арпада. Профессор не только с безупречной пунктуальностью последовал приглашению, но и прихватил с собой в качестве своего рода взноса диковинного зулуса, у которого, как у выдающегося циркового артиста, не переводились наличные деньги.
Уже несколько часов господа резались в макао
[39]
, но ни одному из них не удавалось снискать благосклонность фортуны, и как бы часто ни пытался профессор передернуть карту, всякий раз горбатый импресарио осаживал его ехидной ухмылкой – господину Циттеру Арпаду ничего не оставалось, как маленько повременить со своими виртуозными номерами, но делиться с горбуном мошной своего чернокожего протеже он, конечно, не намеревался.
По отношению же к «индийцу» оба соперника как бы менялись ролями, а потому им пришлось скрепя сердце первый раз в жизни поиграть честно, что, судя по мечтательно-меланхолическому флеру, осенившему лица, навеяло на обоих воспоминания о времени невинного детства, когда играли на миндаль и всякие другие лакомства.
Сам хозяин играл честно по доброй воле, так сказать, в честь праздника. С гостями хотелось обойтись по-джентльменски, но при условии взаимности: чтобы те в случае проигрыша возместили ему убыток, что разумелось само собою и не обсуждалось. «Индиец» был слишком наивен, чтобы заподозрить плутовство, а зулус – слишком несведущ в белой магии, ему и в голову бы не пришло совершить волшебство с помощью пятого туза. Где-то в полночь, когда в трактирном зале зазвенели манящие переборы банджо, все более исступленно призывая к столу молодого мецената, жаждущая спиртного толпа уже не смогла обуздать свое нетерпение, и наконец в комнату ввалилась стриженая, с длинной челкой на лбу, деваха, а как только она промямлила, что ищет запропастившегося «жениха», произошла внезапная перегруппировка боевых сил, в результате «индиец» и зулус были разом обчищены, а господин Циттер и горбун-импресарио в точно такой же мере обогащены.
Профессор, всегда отличавшийся неуемной щедростью, не преминул пригласить в опустевшую комнату юфрау Антье на общий ужин со своим другом Узибепю, пристрастие которого к изысканным блюдам и напитку «Могадор» – коктейлю из денатурированного спирта и нитратов – было хорошо ему известно.
Неизвестный науке язык, на котором шел разговор, можно, пожалуй, назвать английским, но в его негритянской версии и в сумбурном смешении с капским жаргоном
[40]
и басутским диалектом
[41]
; оба собеседника в совершенстве владели этой богатой речевой палитрой. А вот кельнерше чаще всего приходилось ограничиваться пламенными взглядами, красноречивыми жестами с участием языка и прочими подобными приемами интернационального общения, дабы разогреть интерес гостя.
Профессор, наторевший в искусстве светской болтовни, умел управлять ею так, чтобы она не прерывалась ни на минуту, но при этом не упускал из виду своей главной цели – выманить у зулуса секрет его фокуса, вызнать, как тому удается ходить босыми ногами по раскаленным камням, и он пускался на всевозможные хитрости, чтобы добиться своего.
Но даже самый проницательный наблюдатель, глядя на него, не догадался бы, что в его мозгу свербит еще одна мысль, имеющая самое непосредственное отношение к той новости, которую ему доверительно сообщила Антье: обитающий на чердаке сапожник Клинкербогк нынче после обеда спускался в трактир, чтобы обменять тысячегульденовую купюру на золото.
Под воздействием огненного «Могадора», лакомых блюд и чар, посылаемых жирной сиреной, зулус пришел вскоре в такое буйное состояние, что впору было выносить из комнаты все колющие, режущие и бьющиеся предметы, но прежде всего – его самого, дабы уберечь от столкновения с драчливыми матросами в зале, которые, исходя лютой ревностью – ведь чернокожий увел у них Антье, – готовы были кинуться на него с ножами.
Хитрая провокация профессора, заметившего мимоходом, что колдовской трюк с хождением по углям всего-навсего топорное надувательство, достигла цели – зулус совсем обезумел и завопил, что начнет крушить все, что попадет под руку, если ему сию же минуту не принесут жаровню.
Циттер Арпад только того и ждал, он велел принести давно заготовленную металлическую бадью и высыпать красные уголья на цементный пол комнаты.
Узибепю тут же припал к ним раздутыми ноздрями и начал вдыхать обжигающую гарь. Его глаза постепенно стекленели.
Казалось, он видит нечто, губы беззвучно шевелились, словно он вступил в разговор с фантомом.
Потом вдруг вскочил, издал душераздирающий крик, такой страшный и пронзительный, что гвалт в зале мгновенно умолк и любопытная толпа плотным строем двинулась на дверь.
Через какую-то секунду зулус сорвал с себя одежду и совершенно нагой, упруго-мускулистый, как черная пантера, с пеной на губах, в сумасшедшем темпе склоняя и запрокидывая голову, пустился в пляс вокруг пылающих угольев.
Зрелище было настолько жутким и так будоражило нервы, что даже диковатые чилийские матросы хватались за стену, чтобы не грохнуться со скамеек, на которые они взгромоздились.
Танец резко оборвался, словно по чьей-то неслышной команде, зулус вроде бы образумился, но лицо его стало пепельно-серым. Он медленно шагнул на угли, не спеша потоптался на них босыми ногами и несколько минут простоял неподвижно.
Ни запаха, ни шипения горящей кожи. Когда он вышел из огнедышащего круга, профессор мог убедиться, что черные подошвы не имеют никаких следов повреждений и даже нисколько не нагрелись.
Девушка в черно-синем платье воительницы Армии спасения, только что вошедшая в трактир, застала последний акт представления. Она приветливо, как человеку уже знакомому, кивнула зулусу.
– А ты как здесь, Мари? – воскликнула Портовая Чушка и нежно поцеловала ее в щеки.
– Нынче вечером я через окно видела тут мистера Узибепю. Я знаю его. Однажды в кафе «Флора» я попыталась растолковать ему Писание, жаль только, он не силен в голландском, – объяснила Мари Фаатц. – Вот. А сейчас меня послала старая дама из монастырского приюта. Я должна отвести его наверх. Там еще двое важных господ.
