Глава XI
На людей, встречавшихся мне по пути, я производил, должно быть, впечатление полоумного, внезапно выбитого из своей колеи человека, когда я в этот вечер шёл домой по ярко освещённым улицам, взволнованный, без шляпы и с рваной свежей раной на лбу. Когда и где получил я ранение, так и осталось для меня невыясненным. Вернее всего, когда я в павильоне на несколько секунд потерял сознание — это был только лёгкий приступ слабости, и он скоро прошёл, — я ударился лбом о какой-то твёрдый предмет, о спинку стула или край письменного стола. Я помню ясно, что вскоре после этого почувствовал острую и сверлящую боль над правым глазом, но не обратил на неё особенного внимания, да и прошла она скоро. Идя по улице, я все ещё не знал об этой ране, и удивлённые взгляды прохожих вызывали во мне странное ощущение.
Мне казалось, будто уже весь город знает о том, что произошло на вилле Бишоф. Весь город принимал участие в событии, весь город знал меня и видел во мне убийцу. «Как это ты не арестован?» — спрашивал изумленный взгляд студента, вышедшего на улицу из ночного кафе. Испугавшись, я ускорил шаг и встретил двух девушек, стоявших перед воротами и ждавших, чтобы открыли калитку, двух сестёр, и одна из них, с веткой рябины в руке, узнала меня, в этом не было сомнения. «Вот он», — прошептала она, и я видел, как она с выражением негодования и гадливости отвернулась в сторону. У неё было бледное лицо, и под широкими полями её летней шляпы отливали рыжеватым блеском волосы.
Потом приблизился пожилой господин, руки у которого нервно подёргивались. Он остановился и скорбно взглянул на меня, даже как будто собирался заговорить со мною. «Как могли вы вогнать в смерть этого несчастного человека? Как могли вы?» — хотел он, казалось, сказать. «Черт побери, довольно с меня!» — подумал я, и он заметил, что я готов при первом же его слове схватить его за горло, он испугался и ушёл…
Но затем произошло нечто, окончательно лишившее меня самообладания.
Навстречу мне бесшумно ехал велосипедист, рослый, мускулистый человек с голыми руками; он похож был на пекаря в своей фуфайке. Соскочив с велосипеда, он пристально посмотрел на меня. «Этот ищет меня, этот гонится за мной», — промелькнуло у меня в голове, и я пустился бежать, задыхаясь, мчался я по улице, мчался все дальше и остановился в каком-то тёмном переулке, далеко от своего пути, с трудом переводя дыхание. Только тогда сознание вернулось ко мне.
«Что это было? — спрашивал я себя со стыдом и страхом. — От кого я бежал? Разве мог весь город прийти в волнение от того, что кто-то там застрелился? Что за сумасшествие! Как мог я в глазах чужих и безучастных людей, случайно мне встретившихся, — как мог я в их лицах читать нелепое обвинение Феликса!» Бредовое видение испугало меня. Чужие люди, никого из них я раньше не видел… «Довольно. Домой!» — гневно прошептал я про себя. Это нервы. Мне надо принять брому. Да, слишком много пришлось перенести за один день… Чего я боюсь? В том, что произошло, я ведь ничуть не повинен. Я не мог помешать, никто не мог этому помешать, ничьих взглядов мне не приходится опасаться. Я могу спокойно продолжать свой путь, могу смотреть людям прямо в лицо, так же прямо, как вчера, как во все дни моей жизни.
И все же… какое-то чувство заставляло меня обходить людей, шедших мне навстречу. Я обходил яркие световые пятна газовых фонарей, я искал сумрака и вздрагивал, когда за мною раздавались шаги. На тёмном перекрёстке я услышал шум медленно катившегося фиакра. Я остановил его, и заспанный кучер отвёз меня домой.
Когда я открывал дверь в свою квартиру, моё решение сложилось окончательно: я решил уехать.
— Нервы у меня совсем развинтились, — сказал я вполголоса, пять или шесть раз повторил я эту фразу и, поймав себя на этом, испугался. — Прочь отсюда, да! Но не на юг, нет, не в Ниццу, не в Рапалло и не на Лидо… — В Богемии у меня было поместье, доставшееся мне по наследству от рано умершего родственника с материнской стороны. В этой старой усадьбе я провёл в молодости несколько лет и всякий раз, просматривая сообщения, предложения и счета своего управляющего, вспоминал о тех минувших светлых днях. Со времени моего детства я посетил это имение один только раз. Пять лет тому назад и в течение недели охотился на диких коз в Хрудимских лесах.
Туда меня теперь потянуло. Там нашёл бы я покой и одиночество, в которых испытывал теперь потребность как никогда. Что моё исчезновение может быть ложно истолковано в городе, что оно может быть понято как бегство, как доказательство вины, как отчаянная попытка вырваться из сети неопровержимых улик, — об этом я в ту минуту не думал. Я хотел уехать из города, вот и все. И я представлял себе, как проведу следующие недели: долгие прогулки по бесконечным еловым лесам; дружба с косматым старым охотничьим псом; отдых у пруда, где я ребёнком в поисках морских чудищ ловил водяных хрущей, саламандр и пиявок; воскресный обед в деревенской гостинице в обществе молчаливых чешских крестьян и чиновников лесного ведомства, играющих в карты; а вечером, перед сном, часок чтения в кресле перед камином, где ярко горят дрова, за бутылкой красного вина и с трубкою в зубах.
Такою рисовалась мне жизнь ближайших дней, и не успел этот план сложиться, как меня уже повлекло сейчас же его осуществить. Я дрожал от нетерпения, мне хотелось уже теперь, уже в этот миг сидеть в поезде. Я расхаживал по комнате, и привычная мне картина, письмённый стол, пёстрые гобелены на окнах, албанская пищаль и зелёный шёлковый коврик на стене — все по стало мне ненавистно и невыносимо.
Охватившая меня лихорадка нетерпения не давала мне сидеть в праздности. И чтобы упрочить решение в самом себе, чтобы заняться чем-нибудь, что могло бы меня приблизить к исполнению моего плана, я достал, как будто нельзя было терять время, оба своих чемодана и принялся укладываться. Несмотря на бушевавшую во мне тревогу, я действовал методически, думал обо всем, слуга мой Винцент — и тот не уложил бы вещей. Не позабыл я даже маленький карманный компас и немецко-чешский словарь, который был куплен мною ещё пять лет тому назад, перед моей поездкой в Богемию. Когда я кончил работу — в комнате навалены были в кучу книги, платье, кожаные гамаши и бельё, которых я не брал с собою, — когда чемоданы были заперты, я стал соображать, какими спешными делами нужно мне ещё заняться перед отъездом. Прежде всего надо отправиться в банк за деньгами. Затем — беседа с моим адвокатом, которого я собирался пригласить к себе. Отпуск? Срок моего отпуска ещё не истёк. На среду у меня назначена встреча с друзьями в оперном ресторане, от неё нужно отделаться. Далее надо послать телеграмму управляющему, чтобы на станцию были высланы лошади, и заплатить один карточный долг и по нескольким счетам — я хотел оставить здесь в полном порядке все свои дела. Несколько покупок в городе… Не забыть ещё про турнир в фехтовальном клубе, я записан участником и должен своевременно отказаться, это можно, пожалуй, сделать запиской на имя секретаря клуба.
Это было все, что мне покамест пришло в голову, я записал все эти вещи для памяти и положил листок на письменный стол под пресс-папье. Тревога моя немного улеглась. Все, что можно было сделать в этот поздний час для ускорения отъезда, было сделано. Два часа и пять минут ночи. Пора спать.
