— В это время дня всегда. Минут через десять затишье окончится.
— Ага, видите! Вот что значит опыт. Пари держу, до своего банкротства вы этого не знали. Ну, до скорого. Помните же: на Бога надейся, а сам не плошай.
От пяти до шести торговля, по обыкновению, шла бойко. Город жил уже по летнему времени, переведя стрелки на час вперед, и когда Итен, внеся с улицы лотки с фруктами, запер дверь и опустил зеленые шторы, солнце еще стояло высоко над горизонтом и было совсем светло. Он собрал по списку продукты для дома и уложил их в большую бумажную сумку. Потом снял фартук, надел плащ и шляпу и, взгромоздясь на прилавок, оглядел свою паству, безмолвствовавшую на полках.
— Никаких проповедей! — сказал он. — Просто запомните слова Сэтчела Пейджа. Надо, видно, и мне взять себе за правило: не оглядываться назад.
Он достал из бумажника линованные странички и вложил их в пакетик из вощеной бумаги. Потом, открыв белую эмалированную дверцу холодильника, засунул скользкий пакетик в глубину, за компрессор, и снова захлопнул дверцу.
В ящике под кассой он разыскал пыльную, захватанную телефонную книгу Манхэттена, хранившуюся там на случай каких-нибудь срочных заказов поставщикам. Буква «С», Соединенные Штаты, департамент юстиции… Он вел пальцами вниз — вдоль длинного столбца названий, пока не дошел до Службы иммиграции и натурализации — БА 7-0300, веч. суб. вскр. праздн. ОЛ 6-5888.
Он сказал вслух:
— ОЛ 6-5888 — ОЛ 6-5888, звонить вечером просим. — И добавил, обращаясь к консервным банкам, но не глядя на них: — Если все честно и в открытую, никому вреда не будет.
Итен вышел из лавки через боковую дверь и запер ее за собой. Держа в руке сумку с продуктами, он направился через улицу к подъезду, над которым красовалась вывеска: «Отель и ресторан „Фок-мачта“». В ресторане толпились любители коктейлей, но в маленьком вестибюле, где стояла телефонная будка, не было никого, даже портье. Он затворил за собой стеклянную дверь, поставил сумку на пол, высыпал на полочку всю свою мелочь, нашел десятицентовую монетку и, опустив ее в щель, набрал 0.
— Вас слушают.
— Коммутатор? Мне нужно поговорить с Нью-Йорком.
— Пожалуйста. Наберите номер.
И он набрал номер.
Итен пришел домой с полной сумкой продуктов. Хорошо, когда вечер такой длинный! Он шел, приминая подошвами пышно разросшуюся траву газона. Войдя, он смачно поцеловал Мэри.
— Лапка, — сказал он, — газон в невозможном виде. Что, если послать Аллена подстричь его?
— Право, не знаю. Уж очень сейчас горячее время — конец года, экзамены.
— А что это за отвратительное карканье несется из гостиной?
— Аллен упражняется в чревовещании. Он будет выступать на заключительном вечере в школе.
— Да, придется мне, видно, самому подстригать газон.
— Не сердись, милый. Ты же знаешь детей.
— Начинаю узнавать понемножку.
— Ты не в духе? Был трудный день?
— Как тебе сказать. Пожалуй, нет. Но я с утра на ногах, и перспектива топтаться по газону с косилкой не приводит меня в восторг.
— Хорошо бы нам иметь мотокосилку. Вот как у Джонсонов — садишься и едешь.
— Хорошо бы нам иметь садовника или еще лучше двух. Как у моего деда. Садишься и едешь! Да, с такой косилкой Аллен, может, и согласился бы подстригать газон.
— Не придирайся к мальчику. Ему всего четырнадцать лет. Они все такие.
— Кто это придумал, что дети — радость родителей?
— Конечно же, ты не в духе.
— Как тебе сказать. Может быть. А это карканье меня приводит в бешенство.
— Аллен упражняется.
— Это я уже слышал.
— Пожалуйста, не вымещай на нем свое дурное настроение.
— Постараюсь. Хотя это, в общем, было бы невредно.
Итен толкнул дверь в гостиную, где Аллен выкрикивал какие-то искаженные до неузнаваемости слова, держа во рту маленькую трубочку вроде свистульки.
— Что это такое?
Аллен выплюнул трубочку на ладонь.
— Это чревовещание. Помнишь, ты мне принес коробку «Пикса»?
— А ты его уже съел?
— Нет. Я не люблю корнфлекс. Ну, папа, мне надо упражняться.
— Успеешь. — Итен сел в кресло. — Что ты думаешь о своем будущем?
— О чем?
— О будущем. Разве вам в школе не говорят о таких вещах? Что будущее в ваших руках?
Эллен успела проскользнуть в комнату и клубочком, по-кошачьи свернуться на диване. Она тотчас же отозвалась журчащим смешком, в котором было спрятано стальное лезвие.
— Он хочет попасть на телевидение, — сказала она.
— А что, один мальчишка, ему всего тринадцать лет, выиграл в телевикторину сто тридцать тысяч долларов.
— А потом оказалось, что это все было подстроено, — заметила Эллен.
— А все равно сто тридцать тысяч у него остались.
Итен спросил негромко:
— Моральная сторона дела тебя не беспокоит?
— Чего там, когда столько денег.
— Ты, значит, не считаешь это нечестным?
— Подумаешь, все так делают.
— А ты слыхал о тех, кто предлагает себя на серебряном блюде и не находит охотников? Это значит — ни чести, ни денег.
— Что ж, риск всегда есть. Когда режут пирог, хорошо тому, с чьей стороны он крошится.
— Ах вот как, — сказал Итен. — Чем философствовать, ты бы лучше последил за своими манерами. Как ты сидишь? Сядь прямо!
Мальчик вздрогнул, посмотрел на отца, как бы желая удостовериться, что он не шутит, потом выпрямился с обиженным видом.
— Как у тебя дела в школе?
— Нормально.
— Я не понимаю, что это значит. Хорошо или плохо?
— Ну, хорошо.
— А нельзя ли без «ну»?
— Хорошо.
— Ты собирался писать сочинение на тему о своей любви к Америке. Судя по твоей готовности погубить Америку, ты, видно, передумал.
— Как это — погубить?
— Разве можно любить по-честному, поступая нечестно?
— Да ну, папа, все так делают.
— По-твоему, это меняет суть дела?
— Ничего тут такого нет. А сочинение я уже написал.
— Отлично, дашь мне прочесть.
— Я его уже отправил.
— Но копия у тебя, вероятно, осталась?
— Нет.
— А если оно пропадет?
— Я как-то не подумал. Папа, все мальчики летом едут в лагерь, я тоже хочу.
