Со мной и раньше так бывало, что в критических положениях или в минуты большой опасности я словно вылезал из собственной шкуры, становился поодаль и с интересом стороннего наблюдателя следил за самим собой, за каждым своим жестом, за ходом своих мыслей, оставаясь совершенно спокойным. Сидя в темноте, я видел, как тот — другой — сложил вчетверо свой идеальный план, сунул в ящик, захлопнул крышку и убрал его не только с глаз долой, но и из памяти вон. Другими словами, когда я встал в темноте, застегнулся, оправил фартук и взялся за ручку тонкой фанерной двери, я был просто продавец в бакалейной лавке, которому предстоял хлопотливый день. И это не для конспирации. Так было на самом деле. Я недоумевал, что ему от меня нужно, этому молодому человеку, но при этом испытывал легкое беспокойство — тень застарелого чувства страха перед полицией.
— Вам пришлось ждать, простите, — сказал я. — Сам не знаю, отчего это меня так скрутило.
— Сейчас поветрие, такой вирус ходит, — сказал он. — То же самое было с моей женой на прошлой неделе.
— Ну, этот вирус, наверно, с дубинкой. Я еле добежал. Чем могу служить?
Вид у него сразу стал смущенный, извиняющийся, чуть ли не пристыженный.
— Странное дело, на что иной раз способен человек, — начал он.
Я преодолел в себе желание сказать «Всякое бывает», и слава богу, что не сказал, потому что следующие его слова были:
— На нашей работе чего только не бывает.
Я зашел за прилавок и ногой закрыл крышку кожаной коробки от шляпы и облокотился на прилавок.
Как странно! Пять минут назад я смотрел на себя глазами других людей. Так было надо. Мне было важно знать, что они видят. И пока этот человек шел по тротуару, он казался мне огромной, мрачной, беспросветной судьбой, врагом, людоедом. Но сейчас, когда затея моя была запрятана в дальний угол и уже не существовала как часть меня самого, я увидел в этом человеке нечто иное — уже не связанное со мной ни к добру, ни к худу. Он был, пожалуй, моих лет, но какого-то особого склада, особой выучки, может быть, даже особых убеждений. Впалые щеки, волосы подстрижены ежиком, сорочка из белой рогожки, уголки воротничка на пуговицах, галстук — по выбору жены, и она, конечно, поправила узел и подтянула концы, перед тем как супруг ее вышел из дому. Костюм у него был темно-серый, ударяющий в черноту, ногти без маникюра, но аккуратно подстриженные, на левой руке золотое обручальное кольцо, в петлице узенькая ленточка — намек на орден, который он не носит. Рот и темно-голубые глаза приучены выражать твердость, и тем более странно, что твердости в них сейчас ни на йоту. Будто в нем проткнули дыру. Это был совсем не тот человек, который несколько месяцев назад выкладывал передо мной свои вопросы, словно квадратные стальные брусья на равном расстоянии один под другим.
— Вы здесь уже были, — сказал я. — Вы откуда?
— Из министерства юстиции.
— Правосудие творите?
Он улыбнулся.
— Да, по крайней мере льщу себя такой надеждой. Но сегодня я здесь неофициально… и даже не уверен, что в отделе одобрили бы эту мою поездку. Но у меня сегодня свободный день.
— Чем могу служить?
— Дело довольно сложное. Просто не придумаю, с чего начать. Уж очень непривычно. Знаете, Хоули, я служу двенадцать лет и первый раз встречаюсь с чем-либо подобным.
— Если вы скажете, в чем все-таки дело, может, я помогу вам.
Он опять улыбнулся.
— И слов не подберу. Я три часа просидел за рулем, а мне ведь обратно в Нью-Йорк ехать, да еще вечером, когда на шоссе бог знает что творится.
— Да, это не шутки.
— Вот именно.
— Ваша фамилия, если не ошибаюсь, Уолдер?
— Ричард Уолдер.
— Мистер Уолдер, меня, того и гляди, начнут осаждать покупатели. Не понимаю, почему до сих пор их нет. Огромный спрос на сосиски и горчицу. Так что выкладывайте поскорее. Мне что-нибудь грозит, какие-нибудь неприятности?
— На моей работе с какими только типами не встречаешься. Бандиты, лгуны, жулики, хапуги, глупые, умные. Иной раз терпение вот-вот лопнет, пока найдешь верный тон. Понятно?
— Ничего не понятно. Слушайте, Уолдер, что вы мнетесь? Я не такой уж дурак. У меня был разговор с Бейкером в банке. Вы стараетесь изловить моего хозяина, Марулло?
— Уже изловили, — тихо сказал он.
— За что?
— Нелегальный въезд. Мое дело маленькое. Мне дают досье, и я выполняю все, что от меня требуется. А судят, решают его участь другие.
— Его вышлют?
— Да.
— А он собирается протестовать? Может, я могу помочь?
— Нет. Протестовать он не хочет. Признал себя виновным. Уедет, и дело с концом.
— Подумать только!
Вошли покупатели, сразу человек семь-восемь.
— Я вас предупреждал! — крикнул я и стал помогать им выбрать, что нужно или что им казалось нужным. К счастью, сосисок и булочек у меня были запасены горы.
Уолдер спросил через головы:
— Сколько стоят пикули?
— Цена на ярлыке.
— Тридцать девять центов, мэм, — сказал он. И пошел взвешивать, завертывать, упаковывать, подсчитывать. Его рука потянулась мимо меня к кассе, выбила чек. Когда он отошел, я взял кулек из стопки, выдвинул ящик прилавка, прихватил кульком старый револьвер, отнес его в уборную и опустил в банку со смазочным маслом, давно его дожидавшуюся.
— Вы молодцом, справляетесь, — сказал я, вернувшись.
— Работал помощником продавца сразу после школы.
— Оно и видно.
— А разве у вас нет подручного?
— Хочу сына взять, пусть помогает.
Покупатели всегда налетают стайками, а не поодиночке. В промежутках продавец переводит дух в ожидании следующего прилета. И еще одно: если люди работают вместе, острые углы между ними стираются. В армии выяснилось, что, когда белые и черные сражаются рядом против общего врага, они перестают враждовать друг с другом. Мой подсознательный страх перед полицией рассеялся окончательно, как только Уолдер взвесил фунт помидоров и, выписав на пакете столбик цифр, подсчитал сумму.
Наша первая стайка улетела.
— Ну, говорите скорей, что вам от меня нужно, — сказал я.
— Я обещал Марулло съездить сюда. Он хочет передать вам лавку.
— Вы с ума сошли. Простите, мэм. Это я своему приятелю.
— Да? Ну понятно. Так вот, нас пятеро. Трое ребят. Сколько мне взять сосисок?
— Ребятам по пять штук, вашему мужу — три, вам две. Итого двадцать.
— Вам кажется, что они способны съесть по пять сосисок?
— Не мне, а им так кажется. Вы на пикник?
— Угу.
