Здесь он встретил одну бывшую ученицу Оклендской средней, на которую год тому назад его поведение и внешность произвели отталкивающее впечатление. Каково было ее изумление, когда она увидела, как он чист, опрятен, счастлив, как свободно чувствует себя в новом окружении. Куда девались неловкость и мрачный вид? Застенчивости, душившей его в обществе школьной мелюзги, как не бывало! Много часов проводил он в университете вместе с Мэйбл Эпплгарт. Здесь же были и его товарищи из клуба Генри Клея. Среди студентов за Джеком уже установилась репутация человека, совершившего отчаянные, романтические поступки. У него появилось много друзей. Он пользовался уважением и любовью.
В Калифорнийском университете был сильный состав преподавателей и хорошая библиотека. Джек от души наслаждался работой. Его заметки, посвященные экономическим и политическим вопросам, появлялись в оклендской газете «Тайме», а рассказы – в таких местных журналах, как «Вечера у домашнего очага» и «Любитель богемы», но в университетский литературный журнал «Запад» он, по-видимому, ничего не давал.
Он по-старому то здесь, то там брался за случайную работу, а оставшись без гроша, шел занять сорок долларов у Джонни Хейноулда, владельца пивной «Ласт Чане» – той самой, где он спрыснул покупку «Рэззл-Дэззл» первой в жизни рюмкой виски.
С шести лет зная, что Джон Лондон – отчим, Джек никогда не слышал и намека, который подсказал бы ему, кто его настоящий отец.
Теперь до него каким-то образом дошло, что это Чани. Откуда он узнал об этом? Возможно, сам Джон Лондон, чувствуя, что близится его конец, рассказал Джеку правду – ведь это могло помочь ему разобраться в себе самом. Возможно, Джек слышал пересуды оклендских или санфранцисских старожилов: многим из них было известно его происхождение. Его матери и профессору Чани была посвящена статья – кто знает, может быть, он случайно наткнулся на нее в «Кроникл». Может быть, ему подсказали, чтоб он заглянул в номер этой газеты, где было напечатано известие о его рождении, и Джек обнаружил, что он появился на свет под именем Чани. Наконец брачное свидетельство с подписью «Флора Чани», выданное через восемь месяцев после сообщения в «Кроникл», Флора всегда держала в шкатулке со сломанным замком!
Джек поделился своим открытием с Эдвардом Эпплгартом. День был теплый, солнечный; друзья как раз проходили по Бродвею мимо старого колледжа святой Марии. Эдвард рассказывает, что Джек был в страшном замешательстве и попросил у него разрешения дать Чани адрес Эпплгартов. Он решил ничем не выдавать матери, что знает о ее бурном прошлом. Во-первых, он боялся причинить ей боль, а во-вторых, совсем не хотел, чтоб она перехватила ответное письмо Чани. Он просил Чани разрешить сомнения, которыми ему было суждено терзаться до конца своих дней: «Кто мой отец? Правда ли, что о моей матери шла дурная молва, как о женщине безнравственной? Была ли она душевнобольной?»
За первый семестр он получил оценки по разряду «А» и «Б» и, проработав рождественские каникулы, вернулся в университет. Через несколько недель, однако, он увидел, что все его попытки получить образование обречены на провал. Долгое время ходили слухи, будто он оставил университет по вине одного профессора английского языка, написавшего на полях поданной Джеком рукописи – это был рассказ – греческий синоним слова «дрянь». Истинная причина куда более прозаична. Джон Лондон ходил по Аламеде от двери к двери, торгуя всякой мелочью, – как ветеран гражданской войны, он получил на это разрешение. Но он был так слаб, что не мог прокормить себя и Флору. Эта обязанность легла на Джека.
Если бы не бедность, есть основание полагать, что он продолжал бы учиться в университете, печатая в «Западе» очерки и рассказы. Кто знает, быть может, набравшись терпенья, он выполнил бы все требования учебной программы и закончил университет.
Несмотря на то, что семья отчаянно нуждалась, он решил в последний раз испытать судьбу, прежде чем отправиться на поиски новой работы. Он рассудил так: все равно рано или поздно он станет писателем. Так не лучше ли сесть за стол и писать? А вдруг что-нибудь удастся устроить? Вдруг он сможет содержать семью? Зарабатывать не доллар в день – ходячую ставку на трудовом рынке, – а больше? Пять лет он читал, рассуждал и спорил на самые разнообразные темы, обогащал свой мозг, воспламенял воображение. Он видел природу во всей ее красоте, во время шторма и в непогоду – незабываемые картины! Он смотрел в лицо опасности, работал плечом к плечу с людьми самых разных национальностей.
Пришло время поделиться своими сокровищами.
И Джек снова заперся в комнате. Он писал упорно, день за днем, по пятнадцати часов в сутки. Из-под пера так и лились, сменяя друг друга, солидные очерки, научные и социалистические трактаты, короткие рассказы, юмористические стихи, трагические ямбы и тяжеловатые спенсеровы строфы эпических поэм. Охваченный первым приступом творческой лихорадки, он забывал о еде; он говорил, что из всех, кто был когда-либо так сильно одержим болезнью творчества, он один сумел избежать рокового конца.
Едва отпечатав рукописи, он отсылал их на восток, тратя последние гроши на почтовые марки. Когда они возвращались обратно, он по дешевке продавал свои книги и вещи и, занимая, где мог, продолжал писать. Однако когда в доме не осталось ни цента, Джек отложил карандаш и пошел наниматься в прачечную Бельмонтской академии, где учился в свое время Фрэнк Норрис. За еду и квартиру платить не приходилось, так что заработок – тридцать долларов в месяц – он мог отдавать Флоре, оставив себе только на табак. Его работа заключалась в том, чтобы сортировать, стирать, крахмалить и гладить белые рубашки, воротнички, манжеты и белые брюки студентов, преподавателей и их жен.
Долгие недели он гнул спину над нескончаемыми грудами белья, работая ночами при электрическом свете, чтобы не залеживалось грязное белье. Набитый книгами сундучок, с такой надеждой привезенный им из дому, так и остался нераскрытым: когда рабочий день был окончен, он ужинал на академической кухне и валился в кровать. По воскресеньям он был способен только лежать в холодке читать комиксы и отсыпаться за всю неделю – восемьдесят рабочих часов. Изредка, если был не слишком измучен, он садился в воскресенье на велосипед и катил в Окленд, чтоб несколько часов побыть вместе с Мэйбл Эпплгарт. Он знал, что загнан в тупик, но куда ему было деваться? Уйти на другое место? Не все ли равно? Если работаешь ради хлеба насущного, некогда отдыхать, некогда читать и думать, некогда жить. Он просто стандартная машина, которой отводится ровно столько пищи и сна, чтоб она не отказала на другой день. Долго ли ему еще надрываться на бессмысленной работе?
Как найти путь к жизни, которая ему по душе? Ответ дала судьба.
В Клондайке обнаружили золото, и когда весной 1896 года туда хлынула первая гигантская волна золотоискателей, Джек был в числе первых.
Флора и Джон Лондоны жили на его тридцать долларов. Чтоб заработать для них эти тридцать долларов, он бросил университет, бросил писать.
Что ж! Это его не остановило.
Он шел на зов Приключения.
На выручку снова пришла верная Элиза. Клондайкская лихорадка не миновала и ее мужа, хотя ему было уже за шестьдесят. Элиза заложила дом за тысячу долларов, пятьсот взяла из сбережений и снарядила своих мужчин в дорогу. Джек и Шепард отправились в Сан-Франциско, где вовсю развернулась выгодная торговля снаряжением, необходимым для путешествия на Аляску. Джек с Шепардом купили куртки на меху, меховые шапки, красные фланелевые нательные рубашки, одеяла, палатку, печурку, полозья, ремни и инструменты для постройки нарт и лодок, а кроме того, по тысяче фунтов провианта на каждого.
