За это я денег с вас не возьму, сказал Эдеварт. И когда Кнофф с удивлением поднял на него глаза, объяснил: Это и работой-то назвать нельзя.
Из Кноффа словно выпустили воздух, воевать было не с кем. Он улыбнулся почти грустно: Первый раз кто-то из моих людей по своей воле отказывается от платы за работу; напротив, обычно все считают, что я плачу слишком мало.
Эдеварт дорого дал бы сейчас, чтобы быть чистым перед хозяином, не чувствовать вины перед ним. Он не сомневался, что люди Кноффа использовали его каждый на свой лад, обманывали, как могли, и спекулировали на его тщеславии. Ничего удивительного, что хозяину приходилось быть начеку и пользоваться приёмами своих служащих! Эдеварт был растроган и всё простил Кноффу. А ведь совсем недавно тот же Эдеварт задирал нос перед людьми и никому не давал спуску, теперь же он смирился. Что с ним, неужели он спятил? Этот богатый предприниматель Кнофф был вынужден постепенно свернуть своё дело, остался почти что ни с чем, последний год сильно состарил его, он больше не выглядел важным барином, к тому же он был небрит, и Эдеварт заметил у него в ушах кустики седых волос. Выглядел Кнофф жалко. Однако хозяин не сдался, неожиданно грустная улыбка пропала с его лица, он, как обычно, сделал вид, что спешит, вынул свои золотые часы, взглянул на них и снова закрыл: Значит, жалованье за шесть с липшим месяцев. Не мешай мне! Он что-то посчитал на бумаге. Не переставая писать, сказал: Этот невод — я уж и не знаю... управляющий так и не выяснил, сколько я в своё время за него отдал. А сколько бы ты заплатил за него?
Эдеварт пожал плечами.
Кнофф: Положим за него десять дилеров, согласен?
Эдеварт: Хорошо, спасибо. Если, по-вашему, это справедливо...
Кнофф щедро рассчитался с Эдевартом. На прощание он сказал: Мне жаль, что ты уезжаешь! И строго прибавил: Возвращайся ко мне, вот наладятся дела, и возвращайся.
Дома Эдеварта ждало много новостей, одна из них была просто жуткая, она так напугала людей, что весь Поллен и окрестные селения бурлили, как море во время шторма.
Кто бы подумал, что некоторые уважаемые люди способны жить, тая страшные злодеяния до самой смерти и Божьего суда! Жители Поллена негодовали, они не привыкли к такому. Год за годом они, поеживаясь от страха, пели песню о жестоком убийстве, совершённом где-то в Страсбурге; они помнили Андреаса Менсу, который был казнён на Лофотенах, за десять округов отсюда; не забыли они и о девушке Эллен, задушившей своего ребёнка, но и это случилось не у них, а в соседнем приходе. Даже старые времена не оставили ни одного предания о жестоких злодеях и преступлениях, которые совершились бы на их бедном и мирном клочке земли, — теперь пришла очередь Поллена.
Совсем недавно арестовали и увезли в тюрьму Ане Марию.
Эдеварт со всех сторон слышал историю об угрызениях совести и признании Ане Марии. В летнее время, когда было светло, она с грехом пополам ещё несла свой крест и даже не сгибалась под ним, но с наступлением осенней темноты душа Ане Марии надломилась. Началось с того, что однажды ночью она страшным криком перебудила всех соседей, а когда сбежался народ и зажгли свет, она встала с постели и, как была, в одной рубахе, призналась перед своим мужем Каролусом и другими людьми, что виновна в смерти шкипера Скору, погибшего в болоте полтора года тому назад.
Неслыханное дело! Люди решили, что ей это приснилось. Видать, к ней вернулась прошлогодняя болезнь, когда она была как дурочка и разговаривала сама с собой, но Ане Мария поведала столько подробностей, что ни у кого не осталось сомнений в её вине. Позже она повторила своё признание перед пастором и судьёй, она ни в чём не запиралась и хотела понести наказание. Но даже после этого Ане Мария держалась гордо и с достоинством, нет, она не пала духом, она плакала, словно её хлестали розгами, но не жаловалась. На вопрос судьи, имела ли она что-нибудь против шкипера Скору, Ане Мария ответила: Нет, напротив! А на вопрос, почему же тогда она дала ему погибнуть, сказала, не моргнув глазом: Он хотел овладеть мной, но не проявил должной настойчивости! Словом, Ане Мария явила такое бесстыдство, что судья только головой покачал; даже вдова Юсефине из Клейвы и молодуха Берет, не отличавшиеся примерным поведением, казались невинными овечками по сравнению с Ане Марией. Не будь всё столь страшно, они бы захихикали, прикрыв рот рукой.
Судья и сам не знал, как ему поступить с Ане Марией. Эта несчастная женщина не имела детей, которые нуждались бы в её заботе, была неудержима в своих пороках, падка до удовольствий, но сильна и простодушна. Вбив себе в голову, что хочет покарать шкипера Скору, она хладнокровно смотрела, как он всё глубже и глубже погружается, в бездонную трясину; с другой стороны, свидетели подтвердили, что в конце концов Ане Мария побежала за людьми, чтобы снасти шкипера, и, хотя она бежала сломя голову, помощь подоспела уже поздно, из чего вытекает, что она не торопилась. То, что она считала, будто у неё есть причины для мести шкиперу Скору, объяснялось её душевным смятением; однако в её пользу, безусловно, говорит то, что она сама открыто призналась в своём поступке... Приговор суда был относительно мягкий — тюрьма, а потом содержание в особом приюте.
Но Поллен ещё долго не мог успокоиться. Если такие страсти творятся в селении, неудивительно, что даже взрослые с опаской выходят поздно из дому, а дети, когда стемнеет, не смеют принести два ведра воды. Хотя с болота и не слышно никаких криков!
А Каролус, что с ним? Вот уж кому пришлось несладко. Можно считать, Эдеварту повезло, что всё селение было занято случившимся, на него никто не обращал внимания; брат Йоаким, к примеру, вместе с другими день и ночь не отходил от Каролуса, а потому не мог сразу же потребовать у Эдеварта свои деньги.
Поступок жены тяжело подействовал на Каролуса, в этом не было никакого сомнения. Он перестал есть и пить, ушёл в холмы и жил там среди камней и кустов, лежал на земле и разговаривал сам с собой. Помилуй, Боже, всех, кто, как Каролус, терзается искушением свести счёты с жизнью.
Покуда разум ещё не совсем покинул Каролуса, люди нашли беднягу и попросили его вернуться домой. Нет, пробормотал он, ни за что! Они побранили его и сказали, что не пристало хозяину карбаса и местному старосте жить среди холмов. Нет, это его не тревожит! Но так жить нельзя, сказали они, ты не ешь, не пьёшь, мёрзнешь и в конце концов умрёшь от голода. Да, он рад уйти в иной мир, всё равно жизнь его уже кончена! Наконец, они объяснили ему, что он искушает Бога, оставаясь здесь ночью, ведь в любую минуту с болота могут послышаться крики. Верно, согласился Каролус, всё может быть, но он в руках Божьих!.. Так ничего и не добившись, люди были вынуждены оставить его в покое.
Но как бы то ни было, а тёмной ненастной ночью Каролус сам, видимо, почувствовал, что не стоит полагаться только на Бога, и, услыхав, верно, крики с болота, в кромешной тьме прокрался в селение и уселся поближе к домам, а под утро схватил в сарае буханку хлеба, ещё кое-что из съестного и снова убежал в холмы. Его заметили и окликнули из одного дома, но он не отозвался. Да, Каролусу было несладко, он так и жил среди холмов и, казалось, не собирался возвращаться домой. Каждый день люди приходили к нему и уговаривали вернуться, но однажды они увидели, что он окончательно сошёл с ума. Каролус лежал на животе, не на боку, как обычно, нет, он лежал, уткнувшись носом в землю, и нисколько не походил на разумного человека. К тому же он лежал на своей жёлтой зюйдвестке, которую измял и перепачкал, совершенно новенькую зюйдвестку, а когда люди перевернули его на спину, он так и остался лежать, свернувшись в клубок, смотреть на него было страшно. Они заговорили с ним, но он больше не отвечал им. Наверное, ему было неудобно лежать с поджатыми коленями, спрятав между ними голову, кто-то даже предположил, что Каролуса свело судорогой, но тут он перевернулся и на четвереньках пополз по кругу, причём голова его всё время оставалась в центре круга, наподобие ножки циркуля, который описывает окружность. Потом Каролус лёг и выставил локти вперёд, ни дать ни взять животное, которое лежит, выставив передние лапы. Грустное зрелище. Вдруг он вынул из своего кошелька бумажку в один далер и разорвал её пополам, хотя это были его последние деньги. Вот тогда люди поняли наконец, что дело плохо и надо увести Каролуса домой силой. Кто-то побежал за верёвкой — на тот случай, если Каролус окажет сопротивление, — а оставшиеся тем временем договорились по очереди дежурить возле него. Ясно было, что Каролус помешался от горя.
